Поиск сообщества

От Сергея Суворова Имена действующих персонажей изменены, и любое всякое совпадение абсолютно случайно. Тётю Глашу не любили в подъезде. Ей было где-то за семьдесят, ближе к восьмидесяти. Её дети и внуки жили от нее далеко, виделись они нечасто, и тёте Глаше катастрофически не хватало живого общения. Тётя Глаша любила посидеть на скамеечке перед подъездом и пообщаться с проходящими мимо жильцами. Помимо не всегда тактичных расспросов о здоровье и личной жизни, тётя Глаша иногда звонила в соседские двери и занимала в долг соль, лук, спички, или какую-то другую мелочь. При этом от недостатка человеческого контакта, она пыталась дотронуться до руки, или одежды собеседника. Тётя Глаша щедро делилась с одними соседями сведениями о других соседях. В общем, у жителей подъезда была масса законных и уважительных причин не любить тётю Глашу. Тем более, что группа авторитетных экспертов тщательно проанализировала ее поведение, и единогласно пришла к выводу о том, что тётя Глаша - самая что ни на есть злая колдунья. А её манеры неожиданно прийти в гости, попросить соль и спички, прикоснуться к собеседнику, - есть настоящая скрытая черная ворожба и наведение порчи на добропорядочных граждан.

Русский морской офицер Михаил Михайлович Ставраки Верховный суд Российской Федерации реабилитировал русского морского офицера Михаила Михайловича Ставраки. Посмертно — ровно 90 лет спустя после расстрела. С формулировкой «за отсутствием состава преступления». Предлагаем читателю главу из книги прямого потомка расстрелянного кавторанга — Лидии Валериевны Ставраки-Шамраевой «В воздаяние личного мужества». Литературная обработка С.Самченко. В истории рода Ставраки есть эпизод, о котором в советские годы были написаны буквально сотни исследовательских работ. На материале двух давних судебных процессов защищены десятки диссертаций юристов и историков. На первом суде, состоявшемся осенью 1905 года, основным фигурантом был легендарный деятель первой русской революции, знаменитый на весь мир лейтенант Петр Шмидт. Судили его и троих его соратников за организацию вооруженного антиправительственного мятежа на крейсере «Очаков». А семнадцать лет спустя, уже при советской власти, сел на скамью подсудимых другой отставной флотский офицер — Михаил Ставраки. Бывший однокашник Шмидта по учебе в Императорском Морском Корпусе. И судили его как убежденного контрреволюционера, деятельного врага новой власти... Два приговора - один итог биографии. И «красный лейтенант», и его бывший школьный товарищ шагнули под пули расстрельного взвода. Обычно констатацией этого факта и завершают историки рассказ о судьбе двоих моряков. Но пробовал ли кто-нибудь из собратьев по перу разобраться в том, как человек, приносивший присягу государственным властям, становится их непримиримым врагом? Революция всегда несет в себе заряд братоубийства. И к какому прогрессу в государственном устройстве ни привела бы она, как бы ни раскрутилась на волне смены общественных отношений державная машина, это всегда будет движением вперед на щедрой смазке кровью соотечественников... 1. По Уставу и по совести У настоящих моряков существует неписанное правило: беседы о любви, религии и политике должны оставаться на берегу, за комингсом кают-компании. Поскольку любовь — это дело, касающееся только влюбленных, о Боге у каждого взрослого верующего, как правило, складывается собственное представление, а политика, как говаривал бывший американский президент Джефферсон, «слишком похожа на большую помойную яму, куда невозможно угодить так, чтобы не вымараться». Со времен Петра до начала двадцатого столетия Российский флот был средством осуществления государственной политики военными методами — и не более. За исключением, разве что, случая, когда декабристам удалось привлечь к участию в бунте личный состав Четырнадцатого флотского экипажа. В конце концов, естественное для любого рода вооруженных сил дело — защищать свое Отечество, защищать, невзирая на то, хороша ли или нет конкретная персона, пребывающая в данный момент у державного руля... Есть в России традиция: если закон не писаный, а имеет, скорее, силу обычая, соблюдается он строже, нежели официальные государственные нормативные акты. Да и согласно Морскому Уставу, действующему у нас с тех же самых Петровских времен, присяга моряка не оставляет места антиправительственным настроениям: «Я (имярек) обещаюсь всемогущим Богом служить всепресветлейшему царю государю верно и послушно, что в сих постановленных, також и впредь постановляемых воинских артикулах, что иные в себе содержать будут, все исполнять исправно. Его царского величества государства и земель его врагов телом и кровию, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях, какого оные звания ни есть, храброе и сильное чинить противление, и всякими образы оных повреждать отщусь. И ежели что вражеское и предосудительное против персоны его величества или его войск, такожде его государства людей или интересу государственного, что услышу или увижу, то обещаюсь об оном по лучшей моей совести, и сколько мне известно будет, извещать и ничего не утаить; но толь паче во всем пользу его и лучше охранять и исполнять. А командирам моим, поставленным надо мною, во всем, где его царского величества войск, государства и людей благополучию и приращению касается, в караулах, в работах и прочих случаях должное чинить послушание и весьма повелению их не противиться. От роты и знамени, где надлежу, хотя бы в поле, обозе и гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, непременно и верно, так как мне приятна честь моя и живот, следовать буду. И во всем так поступать, как честному, верному, послушному, храброму и неторопливому солдату надлежит. В чем да поможет мне Господь Всемогущий». Однако значительный регресс России в начале XX века и заметное разложение государственной власти в стране, ведущее к экономическому упадку, проигранным войнам и обнищанию народа, не могли остаться за пределами внимания образованного современника. А морской офицер в те годы — заведомо хорошо образованный, умеющий думать и анализировать окружающую обстановку человек. И потом, все же верно, как любая прописная истина, старинное высказывание: «Это ничего, что вы не занимаетесь политикой. Рано или поздно она сама займется вами». Вот и занялась... 2. Ровесники на перепутье При подробном изучении биографий Петра Петровича Шмидта и Михаила Михайловича Ставраки любого внимательного исследователя буквально поражает их сходство, по крайней мере — на заре юности. Будущий «красный лейтенант» родился 5 февраля 1867 года в Одессе, в семье потомственного кадрового офицера. Отец его, тоже Петр Петрович, моряк, воевал под Севастополем, в мирное время совершил кругосветное плавание, в отставку вышел контр-адмиралом, а когда в 1889 году ушел из жизни, Российская Черноморская эскадра провожала его орудийным салютом. По завещанию адмирал Шмидт был похоронен в Севастополе, в усыпальнице командиров времен обороны, Владимирском соборе, рядом с Корниловым, Нахимовым, Истоминым, Шестаковым, Лазаревым… Мама Петра-младшего, потомственная дворянка немецко-литовского происхождения Екатерина Вагнер, в дни Севастопольской обороны пошла работать в госпиталь простой медсестрой... Считается, что именно от матери Петя унаследовал решительный и несколько экзальтированный характер. Родной дядя будущего революционера — тоже адмирал. Причем, не будем скрывать, немало сделавший для того, чтобы офицерская карьера племянника развивалась благополучно: Петр-младший с детства отличался взбалмошным, «нервно-чувствительным» нравом, а гардемарин с обостренным чувством справедливости, подверженный всем безумствам юношеского максимализма — не самый удобный «кадр» для флотского начальства... В Морском корпусе юноша учился прилежно, но в отличники так и не вышел — помешало изрядное количество дисциплинарных взысканий. Михаил Стравраки — тоже дворянин, тоже из семьи кадровых офицеров, родился в 1866 году. Прямой потомок Михаила Николаевича Ставраки, одного из легендарных участников севастопольской обороны, памятник которому украшает город по сей день. Как и Шмидт, в четырнадцатилетнем возрасте зачислен в Императорский Морской корпус. Ребята хорошо знали друг друга, были добрыми приятелями. Но, в отличие от будущего революционного «гения», нелюдимый и не склонный к лидерским амбициям Михаил почти не принимал участия в курсантских шалостях, а потому довольно скоро вышел в круглые отличники. По свидетельству бывшего начальника Корпуса адмирала А.Х.Кригера, «особое прилежание гардемарин Ставраки проявил к изучению точных наук, внимателен к физике в той части, которая касается баллистики, хорошо знает гальванное и минно-взрывное дело. В практическом плавании под парусами грубой матросской работы не чурается, к нижним чинам в обращении отстраненно-ровен, если сохранит это свойство с годами, станет хорошим командиром». Лишь один раз пристанищем немногословного, педантичного курсанта стала корпусная гауптвахта. Перед самыми летними «вакациями» в третьем классе Корпуса трое мальчиков без спросу начальства взяли училищный ялик и поехали кататься под парусом по Маркизовой луже – учебной акватории Финского залива, попали в шторм и едва не пропали совсем. Хорошо, что кто-то из оставшихся в дортуаре учеников сообщил о «самоволке» дежурному преподавателю. Тотчас взят был паровой катер с опытной командой из прикомандированных старослужащих матросов, и сам начальник училища поехал на поиски беглецов. Незадачливых путешественников нашли и вернули в корпус, а в порядке дисциплинарного наказания представили к отчислению. Пока офицеры училища решали их судьбу, среди одноклассников разгорелся нешуточный конфликт: ровесники буквально разделились на тех, кто не поддерживал нарушителей дисциплины, и тех, кто полагал, будто отчислять ребят не за что. Удивительно, но факт: Петя Шмидт и Миша Cтавраки оказались в разных «лагерях», и Шмидт первый кричал о том, что угонщикам ялика в «серьезном» флоте не место. Резкий разговор двух друзей закончился дракой… К счастью или к несчастью, а отчислять еще двоих курсантов корпусное начальство не стало, ограничилось дисциплинарным арестом. Шмидт провел в заточении всего сутки, а потом в Корпус телеграфировал прославленный родич в золотых погонах и упросил все-таки отпустить кадета на каникулы. Михаил Ставраки не стал через сочувствующих приятелей слать телеграмму семье, хотя старших покровителей в высоких чинах и у него хватало. Три дня из недолгих «вакаций» были вычеркнуты, но что это для человека в пятнадцать лет по сравнению с возможностью подтвердить непоколебимость своей позиции? «Заслужил – терпи!»… Может быть, этот случай – из разряда семейных легенд. Но ни одна легенда не складывается без факта в своей основе. 3. А бури не проходят мимо… Дальнейшая судьба выпускников Морского Корпуса Шмидта и Ставраки начинает разительно отличаться. Всего два года спустя после получения первых офицерских погон, в 1888 году, мичман Шмидт неожиданно женится. Причем, брак этот и сотоварищи-офицеры, и семья считают откровенным мезальянсом: избранница Петра Петровича - из мещанского сословия, Доминикия Гавриловна Павлова. Но социального неравенства мало: девушку эту вся Выборгская сторона в Петербурге знает, как профессиональную «жрицу любви» из местного дома терпимости! Конечно, свадьба эта была не столько по любви, сколько, как это ни удивительно, по взаимному расчету. Распутница Доминик полагала, что став венчанной женой добропорядочного офицера, зачеркнет в глазах общества свое позорное прошлое. А Петр, как свидетельствуют его дневники, считал, что вырвав «заблудшую овечку» из кошмарной жизни «веселого заведения», принесет миру несомненную общественную пользу… Из дневника Петра Шмидта: "Она была моих лет. Жаль мне ее стало невыносимо. И я решил спасти. Пошел в банк, у меня там было 12 тысяч, взял эти деньги и — все отдал ей. На другой день, увидев, как много душевной грубости в ней, я понял, что отдать тут нужно не только деньги, а всего себя. Чтобы вытащить ее из трясины, решил жениться. Думал, что, создав ей обстановку, в которой она вместо людской грубости найдет одно внимание и уважение, и вытащу из ямы…". Флот такой самопожертвенной благотворительности со стороны юного мичмана просто не понял. Семья Шмидта – тоже. Что до Ставраки, то он в письме предупредил товарища, что высший свет наверняка отвернется от молодоженов. И что если уж моряку жениться – то по любви, а не ради какой-то благотворительной акции по спасению «бывших девиц» из развратного дома. Кстати, сам Михаил пока оставался одинок, почти постоянно пребывая в учебных походах на кораблях Балтийского и Черноморского флота, набирал, как тогда говорили, «послужной практический ценз». В общем, не до девиц ему было… И все же злосчастная свадьба состоялась, а переписка молодых офицеров надолго прервалась. Шмидту ненавязчиво намекнули в штабе флота, что при жене – бывшей блуднице, он не сможет пользоваться прежним авторитетом у сослуживцев, и отправили в отставку в чине лейтенанта. Молодожены тут же постарались уехать подальше от людской молвы. Так в 1889 году Петр Шмидт оказался в праздном Париже, в клубе аэронавтов, а Михаил Ставраки – посреди океана, на борту старого броненосного фрегата в учебном плавании… Неуемный характер Шмидта хотел подвигов. Не сложилась военная карьера? Что ж, он… откроет воздухоплавательный парк. На собственные средства он приобрел аэростат с необходимым сопутствующим оборудованием, и под руководством французского инструктора стал учиться летать. Экзотическое увлечение едва не окончилось трагически: едва вернувшись в Россию, Шмидт потерпел аварию в первом же демонстрационном полете. Злосчастный шар ни с того ни с сего сдулся, и корзина с начинающим пилотом крепко грянулась оземь. Петр Петрович чудом не погиб, а последствия полученных травм сказывались на его здоровье всю оставшуюся жизнь… Кстати: в это время его на земле ждала жена с недавно родившимся сыном Женей. Она пытается играть роль хорошей супруги: сама ведет хозяйство, перед соседями именует себя в русском стиле – Домной, а не на французский лад – Доминик, как прежде. Возится с сынишкой, не признавая наемных нянь… Но ей скушно. Нетрудно догадаться, какова была бы ее судьба, если бы супруг-авантюрист оказался похороненным под обломками французского аэростата. В 1892 году Шмидт подает прошение в Главный штаб и возвращается во флот. В чине мичмана, а не лейтенанта, как было при отставке. Причем, в отношение его действует негласное распоряжение командующего Балтийским флотом: цензовых мест на кораблях первого ранга «офицеру со странностями» не давать, карьеру мягко сдерживать… Однако спустя два года программа усиления России на Дальнем Востоке приводит его в Сибирскую флотилию. Сначала – на борт мелкого номерного миноносца. Потом – на военно-транспортный пароход «Алеут». Ставраки, по прежнему независимый и старательный, медленно но верно растет в чинах в соответствии с цензом. Проходит артиллерийскую практику на гордости флота – строевых броненосцах. Учится в свободное время музыке, играет на рояле и скрипке. Готовясь к войнам на Дальнем Востоке, посещает офицерские курсы японского и китайского языка. О создании собственной семьи пока не думает: ни одна красавица не растопила еще его сердца, отданного военной службе. А Шмидту под командование достаются чумазые портовые буксиры, вроде владивостокского «Силача», угольные бункеровщики, фарватерные землесосы и прочий «вспомогательный невооруженный состав». Конечно, без этих трудяг-вспомогачей нет боевой эскадры. Но не с амбициями Шмидта такая служба! Он-то мечтал в самом худшем случае руководить расчетом артиллерии главного калибра на линкоре или крейсере первого ранга, ходить в дальние страны, а не чистить дно портовой акватории или буксиром помогать линкорам развернуться на узком фарватере! Назначение на канонерскую лодку «Бобр» - предел его должностного роста, как намекнул «неудобному» подчиненному адмирал Старк… И Шмидт во второй уже раз подает в отставку! Ему 31 год, его берут капитаном в гражданский флот. Шесть лет он водит грузовые пароходы «Игорь», «Диана» и «Кострома». Одного из них в непогоду сажает на мель – и карьера начинает рушиться и здесь: капитану не удалось внятно объяснить хозяину груза причину аварийной ситуации, фрахтовщики перестают доверять Шмидту как навигатору. В семье тоже пошли неурядицы: по слухам, Домна не хранит ему верности… Да он и сам заводит подругу – пока еще только по переписке. В этих условиях начавшаяся на Дальнем Востоке война видится горячей голове лучшим способом доказать самому себе свою нужность миру. И Шмидт вновь возвращается на военную службу. И снова ему доверяют только работу с вспомогательными судами. Новое назначение - старшим офицером вооруженного транспорта «Иртыш» водоизмещением 15 тыс. тонн. Корабль готовится присоединиться к транспортному обозу эскадры адмирала Рожественского – той самой, которой суждена была Цусима… Михаил Ставраки перед войной участвует в кругосветном плавании, пишет научную работу по боевому применению гальваноударных мин, готовится получить эполеты капитана II ранга. Но служба его проходит на Черном море, а международные законы не позволяют проигравшей Крымскую войну России проводить боевые корабли через проливы Босфор и Дарданеллы. Из Черного моря не мобилизуют корабли на войну, и лишь некоторым морякам удается добиться перевода на Первую или Вторую Тихоокеанские эскадры, ведущие боевые действия. Шмидт с «Иртышом» проходит до египетского порта Суэц. И здесь его списывают на берег по болезни. По одной версии – действительно был болен, сказался ушиб почек при падении на аэростате. По другой, впрочем, не столь уж и неправдоподобной, просто не сошелся характером с адмиралом Рожественским, человеком требовательным и резким. Как бы то ни было, а вместо огненного горнила Цусимы суждено было ему недолгое пребывание в иностранном госпитале с последующей отправкой на Родину. И – Черное море. Круг замкнулся. Бывшим друзьям довелось встретиться вновь. Но они были уже слишком разными людьми, чтобы сойтись накоротке, как в годы курсантской юности… Севастополь в 1905 году 4. Противостояние Шмидта назначают командиром номерного миноносца № 253 в составе эскадры адмирала Чухнина. Ставраки служит здесь же, на канонерке «Терец» - техническом аналоге прославленного дальневосточного «Корейца». Офицеру, как мы уже говорили, не полагается участвовать в политических акциях. Но в октябре 1905 года Шмидт неожиданно для своего окружения выходит с рабочими на митинг против властей в Севастополе, и даже попадает под арест. В ходе последовавшей за этим событием ревизии кассы миноносца выясняется недостача казенных средств в 2000 рублей. По тем временам – немало… Расследование не находит прямой вины командира в растрате. За племянника вновь вступается старый адмирал Владимир Петрович. Но Чухнин, нетерпимый к сослуживцам с сомнительной репутацией, подписывает осенью 1905 года приказ об отставке – третий уже в биографии Петра Шмидта. Ставраки в это время бомбардирует штаб «добровольными листами» об отправке на войну, но до позорного для России перемирия так и не получает удовлетворительного ответа… Вскоре после отставки Шмидт становится во главе прореволюционной общественной организации - «Союза офицеров — друзей народа», действовавшей в Севастополе. А дальше будет мятеж на новейшем, еще не вышедшем из учебного отряда крейсере I ранга «Очаков», обессмертивший имя революционного офицера и положивший конец его судьбе…Из официального письма адмирала Г.П.Чухнина: «...В командах Черноморского флота... раскрыты нами пагубные учения, чрезвычайно опасные... для общественного благосостояния и порядка. Распространители этих учений стараются внушить нижним чинам, которых они уловили в свои сети, что существующий порядок следует разрушить, и что разрушители сумеют на место его создать другой порядок, где не нужно будет ни полиции, никакой другой охраны, ни даже войска... Зло пустило глубокие корни, и многие уже стали на скользкий путь революционной борьбы..»'. Осень все ощутимее вступала в свои права. Она остудила нестерпимую в том году летнюю жару, но не сняла накала напряжения в обществе. Газеты пестрели сообщениями о стачках и забастовках. В начале октября работу прекратили московские печатники, к ним присоединились железнодорожники. К середине октября забастовка охватила почти всю страну: не остались в стороне рабочие других профессий, студенты, учащиеся, интеллигенция, служащие. Считается, что во всеобщей октябрьской стачке участвовало до двух миллионов человек. Севастополя волна забастовок почти не коснулась. Только 12 октября прекратили работу портняжные мастера и подмастерья, да наблюдался некоторый рост цен в связи с тем, что было парализовано железнодорожное сообщение. Однако уже спустя неделю город напоминал скорее разворошенный улей, чем военный порт. 17 октября Николай II подписал манифест «Об усовершенствовании государственного порядка». Сей документ, созданный под давлением угрозы народного бунта, пугал императора. В своем дневнике он замечал: «Подписал манифест в 5 ч. После такого дня голова сделалась тяжелою и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, спаси и умири Россию!». Но примирения, на которое надеялись реформаторы во главе с вновь назначенным председателем Совета министров С.Ю. Витте, не получилось. И восторженно принявшие документ, и недовольные им стремились публично излить свои чувства по поводу дарованных свобод. И тут сквозь бурные митинги и манифестации, шествия и собрания стало проглядывать нечто, скорее напоминающее анархию, чем ожидаемый демократический порядок. Известие о манифесте 17 октября дошло до Севастополя на следующий день. Реакция горожан была бурной. Только что напечатанный в местной типографии текст манифеста шел нарасхват. Стихийно возникающие собрания переросли в шествия по Екатерининской улице, закончившиеся митингом на Приморском бульваре. Здесь избрали городской Совет в составе 40 человек. Очевидец позже писал: «Толпа обступила эстраду, с которой ораторы произносили речи. Публика самая разношерстная: рабочие, матросы, солдаты, офицеры, интеллигенция, буржуазия, городское мещанство, женщины всех положений, старики, дети. На деревьях - уличные мальчишки. Вся картина митинга напоминала ряд сценок из европейских революций. Незнакомые люди обнимались, поздравляли друг друга...». Энергия, рвущаяся наружу, требовала не только слов, но и действий. В шестом часу вечера многочисленная демонстрация двинулась по Херсонесской улице к городской тюрьме требовать освобождения политических заключенных. У ворот тюрьмы и произошла трагедия, по-разному описываемая участниками событий. Демонстранты и их сторонники утверждали, что солдаты первыми открыли огонь по безоружной толпе, военные власти настаивали на провокационных действиях митингующих: сломали калитку, ворвались внутрь, набросились на солдат... Так или иначе, но прозвучали роковые выстрелы: на месте было убито два человека, шестеро скончались в больнице, еще примерно 30 человек получили ранения разной степени тяжести. Старшему из умерших было 26 лет, трем младшим по 17. Гнев, ужас, боль, возмущение горожан вылились в стихийные митинги следующего дня - 19 октября. Одновременно заседала дума под председательством городского головы А. А. Максимова. В зал были допущены депутаты, избранные от народа. Результатом бурных многочасовых прений стали следующие решения: за счет города произвести похороны жертв расстрела; просить о прекращении работы порта, разрешения желающим матросам и солдатам почтить память усопших; просить о временной приостановке движения трамвая, закрыть на завтра питейные заведения и т.п. Кроме того, был принят текст телеграммы на имя С.Ю. Витте. В ней, в частности, говорилось: «Дума... единогласно постановила выразить свой протест правительству, администрацией которого убиты были граждане Севастополя.., и требовать немедленного удаления виновных до предания их суду, немедленно снять военное положение с устранением войск с улиц города и казаков из пределов градоначальства с заменой их временной народной охраной...». Позже некоторые из требований были осуществлены. По согласованию с градоначальником и комендантом военные патрули и полиция не появлялись на улицах города, вместо них были назначены народные дружины, а полицмейстера Попова отправили в долгосрочный отпуск. На этом же заседании неоднократно выступал и отставной лейтенант Шмидт, уже завоевавший авторитет у севастопольцев своим ярким ораторским талантом. 20 октября, в день похорон, весь город с раннего утра был на ногах, лавки и магазины закрыты, предприятия не работают... - все сочли своим долгом почтить память павших. Часов в десять от городской больницы многотысячная процессия двинулась к кладбищу. Во главе манифестации верхом на лошади ехал адвокат, выполнявший функции заведующего милицией. За ним шли оркестры солдат и матросов, исполнявшие не только траурные марши, но и революционную «Марсельезу». Далее - члены городской думы и народные представители. На специальных дрогах везли венки, гробы с убитыми несли на руках. За родственниками и близкими двигались участники демонстрации - числом не менее 40 тысяч человек. Когда процессия подошла к кладбищу, то непосредственно к могилам смогли приблизиться только депутации. Подавляющее большинство собравшихся сгрудилось у решетки ограды. Среди всех произнесенных речей наиболее ярким было выступление Шмидта, которое начиналось словами: «У гроба подобает творить одни молитвы, но да уподобятся молитве слова любви и святой клятвы, которую я хочу произнести здесь вместе с вами». И клятва мести была произнесена… Шмидт проявил себя талантливым агитатором, получил приглашение от революционного кружка на «Очакове» и с радостью согласился. Кстати, отставной лейтенант явился на мятежный крейсер при погонах капитана 2-го ранга, на ношение которых он, по сути, не имел права… Михаил Ставраки в это время исправно исполняет служебные обязанности на «Терце», остающемся пока вне политических бурь. А с матросским недовольством разбирается путем обстоятельных, педантичных разъяснений своего видения обстановки, которое, впрочем, сводится к одному: власть не выбирают, ей служат, коль скоро уж присягу принесли… А на прямой вопрос о том, знает ли Михаил Михайлович, что на митингах «мутит воду» его старый товарищ по учебе, отвечает, что «Дела отставных и запасных офицеров не касаются офицеров служащих, то вопрос собственной совести Петра. Погибших помянуть – не грех, но грех подталкивать к новой крови». Очаков - Кагул в Батуме 17 марта Как бы то ни было, «Очаков» в артиллерийской бухте поднимает красный флаг. И – флажный сигнал на фок-мачте, который вошел в историю: «Командую флотом. Шмидт». Впрочем, эскадра за мятежным крейсером так и не пошла. Готов присоединиться был лишь участник другого недавнего бунта – переименованный в «Пантелеймона» знаменитый броненосец «Потемкин». Толку от такого соратника было чуть: после бунта корабль прочно попал в штрафные, боезапас у него был изъят, а замки артиллерийских орудий свинчены и сданы в портовый арсенал, чтобы выдаваться лишь во время практических занятий под строгим присмотром флагмана. Итак, весь круг поддержавший «Очакова» - линкор с недействующими пушками и маленький номерной миноносец… Вооруженное матросское восстание с самого начала оказалось обречено на разгром. У самого восставшего крейсера артиллерия - по двенадцать 152-мм и 75-мм орудий – была в полном порядке. Но даже после того, как адмирал Чухнин распорядился подавить бунт силой, «Очаков» не сделал по обстреливавшей его эскадре ни единого ответного выстрела. Впоследствии на суде Шмидт утверждал, что не желал проливать крови соотечественников… Но революций без крови не бывает. Комендоры флагманского «Ростислава» и других кораблей буквально изрешетили мятежный корабль, и жертв было немало…Случай беспрецедентный в истории российского флота. По версии историка Рафаила Михайловича Мельникова, канонерская лодка «Терец» получила от адмирала приказ вступить с «Очаковым» в переговоры, и в случае отказа его добровольно сложить оружие, возглавить против бунтовщика торпедную атаку: «Взорвать ходячую крамолу торпедами к чертям, ликвидировать начисто, как предателя Отечества». Михаилу Ставраки не пришлось выполнять этот приказ: обстрел с броненосцев в считанные минуты привел крейсер в полнейшую небоеспособность, торпеды «Терца» и верных правительству миноносцев не понадобились. «Терец» лишь расстрелял буксир, которому Шмидт приказал подвести к борту «Очакова» транспорт «Буг», груженый минами – чтобы мятежный крейсер не мог шантажировать всю бухту угрозой взрыва невероятной мощности. Лишившись возможности испугать всю эскадру, «Очаков» потерял мятежный «кураж» и не мог уже ничего предпринять для своей победы. Когда на палубе «Очакова» заполыхал пожар, Шмидт вместе с юным сыном покинул борт обстреливаемого крейсера, спустившись на стоявший у борта миноносец №270. На нем и был арестован: матросы «Ростислава» нашли руководителя восстания в трюме, переодетым в матросскую робу и перемазанным сажей, как все кочегары… Как свидетельствовала команда миноносца на суде, убедившись в невозможности продолжать сопротивление, Шмидт собирался, подобно потемкинцам, скрыться за границей. Только вот, у номерного миноносца, самого маленького из боевых кораблей эскадры, заведомо не хватит топлива « в один рейс» убежать в Турцию или в румынскую Констанцу! Да и остановят, вне сомнения, и хорошо, если не боевым снарядом. Михаил Ставраки был привлечен к судебному процессу в качестве свидетеля. Накануне суда ночью не спал, по свидетельству вестового, долго читал книги в своей каюте. И на самом суде почти ничего не сказал, отметив лишь, что по приказу адмирала оружие канонерки приготовил, но распоряжения о пуске торпед не получил. Это судьи, в принципе, знали и так… Он всегда был немногословен и замкнут, кавторанг Михаил Ставраки, так что подобному поведению на суде никто не удивился. 5. «Стреляй в сердце, Миша!» 6 марта 1906 г. на пустынном острове Березань, четверо главных зачинщиков восстания, и в том числе – отставной лейтенант Петр Шмидт, были расстреляны по приговору военного суда. Дядя Шмидта, знаменитый адмирал, словно ушел в небытие еще до конца жизни. Он никогда не появлялся на людях, даже в праздники не посещая Морское собрание. Сводный брат мятежника Владимир еще раньше погиб вместе с адмиралом Макаровым на броненосце "Петропавловск" под Порт-Артуром. «Мертвые сраму не имут»… Второй брат переписал себе фамилию – без буквы «д», Шмит, словно нарочно отстраняясь от брата-бунтаря. Сестры повыходили замуж и тоже, фактически, отказались от родства с мятежником. И даже ветреная Доминикия отреклась от имени Петра Петровича… В последний вечер уходящего 1905 года Петр Петрович Шмидт, его сын Евгений, сестра Анна и подруга Зинаида провели вместе на гарнизонной гауптвахте – мятежнику, приговоренному к расстрелу, дали попрощаться с друзьями и семьей. Казни Шмидт не боялся, даже шутил с родными. 17 февраля 1906 года приговор в окончательной форме был объявлен. «Отставного лейтенанта Петра Шмидта лишить прав состояния и подвергнуть смертной казни через повешение. Старшего баталера Сергея Частника, комендора Никиту Антоненко и машиниста Александра Гладкова исключить из службы с лишением воинского звания, лишить всех прав состояния и подвергнуть смертной казни через расстреляние». Царь лично распорядился расстрелять и Шмидта – все-таки, пусть бывший, но офицер, а значит, казнить его надо как военного человека – пулей. 19 февраля 1906 года в Севастополь адмиралу Чухнину пришло высочайшее распоряжение из Петербурга: с мятежниками «Поступить по закону!» Главный командир Черноморского флота и портов Черного моря торопился выполнять распоряжение как можно быстрее и тщательней. Прислал в карцер на старом корабле «Прут», где держали арестантов, православного батюшку – принять последнюю исповедь. Священник вошел в карцер со словами: «Покайтесь в своих грехах...». Смертники ответили: «Пускай покаются те, кто убивает людей, мы никого не убивали». К самой Березани нельзя подойти на катере, и поэтому приговоренных пересадили в лодку. Когда высадились на Березань, они все спокойно пошли к месту казни. Уже издали видны были врытые столбы, и гробы стояли недалеко. Моряки с «Терца» рыли могилы. Березань — небольшой пустынный остров у входа в Днепровский лиман. Привести в исполнение приговор военно-морского суда Главный командир Черноморского флота и портов Черного моря адмирал Чухнин поручил комендорам канонерской лодки «Терец». Знал ли Григорий Павлович Чухнин, возлагая на своего доверенного офицера Михаила Ставраки эту миссию, что поручает ему убивать своего друга детства, юности, сослуживца? Семьи Шмидт и Ставраки некоторое время жили по соседству в Одессе. Оба подростка были сыновьями адмиралов, знали друг друга с 12 лет, дружили. Потом вместе поступили в Петербурге учиться и даже сидели за одной партой. Знал, несомненно знал. Оставим же этот приказ на совести адмирала и вернемся к событиям давнего трагического дня... На Березани все было продумано до мельчайших подробностей. В первой к смертникам шеренге расстреливающих стояла рота молодых матросов «Терца». Ею командовал Ставраки. Рота была разделена на четыре взвода. По числу расстреливаемых. В затылок матросам поставили боевую пехотную роту Белостокского полка. Ею командовал капитан первого ранга Радецкий. В случае если матросы «оплошают», вторая шеренга должна была стрелять им в спину. Ну, а если и во второй роте будут какие-либо колебания, верный «Терец» направил четыре своих артиллерийских орудия на место казни в полной готовности смести с лица земли и приговоренных к смерти, и исполнителей приговора. Смертникам прочли приговор военно-морского суда. Саванов не надевали. По просьбе обреченных глаз им не завязывали. Смерть они встретили лицом к лицу. В нескольких шагах от смертного столба физические силы изменили Шмидту, он покачнулся. Обращаясь к матросам «Терца», Шмидт сказал: «Передайте мое последнее «прости» родному Черноморскому флоту, всем морякам России, торговому флоту». И, повернувшись к лейтенанту Ставраки, сказал: «Миша, поцелуй сына, кланяйся сестре. Прикажи целить в сердце». Ставраки скомандовал открыть огонь. Шмидт был убит после первого залпа. В него попало пять пуль. Частник был тоже убит первым залпом. Гладков упал после второго. Антоненко бился еще в предсмертных конвульсиях, когда двое матросов вышли из шеренги и добили его. Тела положили в гробы, опустили в могилы и засыпали землей, после чего пехота и матросы несколько раз прошлись по свежим могилам, утрамбовывая рыхлую землю. Конец истории? Как бы не так! В тот день на Березани было сломано не четыре судьбы, а пять: Вместе с матросами «Очакова» и Шмидтом испил чашу трагедии и Михаил Ставраки. Честное слово: мертвым было, наверное, легче. А ему, живому, нужно было жить с осознанием совершенного греха. Ибо нет для военного человека пущей беды, чем получить приказ стрелять по соотечественникам, да еще и если среди них – бывший друг... Михаил Ставраки после этого дня недолго оставался на службе. Молодые офицеры-соратники, сочувствующее «романтике революционных бурь», третировали его за участие в «полицейской акции». Рядовой состав, тот самый, что сам легко подчинился приказу Чухнина и участвовал в расстреле, считал чуть ли не главным братоубийцей. А на то и экипаж, чтобы быть единым: от сплоченности команды зависит успех корабля в плавании и бою. Чувствуя, что невольно стал причиной раскола и шатаний в команде своего «Терца», капитан II ранга Михаил Ставраки подал в отставку. И - исчез для общества. Даже близкие друзья несколько лет не имели с ним никакого контакта. Служил скромным смотрителем маяка близ Батуми и практически ни с кем, кроме местных рыбаков, не общался. Война, новая революция, калейдоскопическая смена властей на Черном море, закончившаяся установлением Советской власти – все это не тронуло его души, оставшейся наедине с тяжкими воспоминаниями… В конце концов, маяк, указующий путь кораблям в обход коварной каменной гряды у побережья, в любом случае нужен морякам. И Михаил Ставраки в одиночестве делал свое нужное дело, никому не открывая своей боли… 6. Круг судьбы В 1922 году он дослужился до начальника Управления по обеспечению безопасности кораблевождения Батумского укрепрайона. Как-то «на автомате», по рекомендации рыбаков, даже пробовал вступить в партию, но какая же общественная деятельность при постоянном стремлении к нелюдимой жизни… Он жил все там же, на своем маяке. Как-то случилось ему приютить у себя в непогоду отправившегося не ко времени на морскую прогулку знаменитого писателя Константина Паустовского. Эта встреча, да еще случайный визит старого терецкого матроса-механика, помнившего маячного смотрителя офицером, и стали роковыми в биографии Михаила Ставраки… Его узнали. И припомнили ему события семнадцатилетней давности. 3 апреля 1923 года Верховный суд РСФСР вынес в отношении Ставраки Михаила Михайловича, 56 лет от роду, бывшего потомственного дворянина, смертный приговор. Во время судебного процесса над скамьей подсудимых на стене повесили огромный портрет Шмидта, так сказать, для психологического воздействия. Обвиняли в контрреволюционной деятельности. Заметим, что на суде Ставраки вины своей в казни Шмидта так и не признал, заявив, что он присутствовал на казни только как офицер связи. Потом признался, что как офицер, дававший присягу, не прибыть на место казни не мог. Но не более того… В советских газетах Михаила Ставраки пытались очернить не только в связи с контрреволюционной деятельностью. Всплывали, между прочим, обвинения в том, что он разбазаривал на маяке казенные средства, упрекали в том, что при неизвестных обстоятельствах утратил – мол, вероятнее всего, спустил на сторону – приданный маяку моторный баркас. Приписывали пьянство на казенном спирте… Но истинный растратчик маячной казны скоро тоже попал под арест, а злосчастная шлюпка обнаружилась в целости и сохранности у одного из рыбаков Батуми. Михаил Михайлович просто одолжил промысловикам транспортное средство, когда их собственная парусная посудина потерпела аварию на скалах под маяком – иначе как бы небогатые труженики моря могли добраться до дому и сохранить драгоценный улов! А что до пьянства и подворовывания для этого спирта, выделенного на технические нужды… Полноте, даже если бы захотелось старому моряку, носившему в сердце столь ужасный груз, залить горе рюмкой, то купить в том же рыбачьем поселке недорогого местного вина или даже крепкой домашней чачи для него не составило бы труда. И потом, при таком одиночестве, при потере всех близких, при крахе всех прежних жизненных ориентиров, если бы он имел желание спиться – спился бы гораздо раньше! Просто кавторанга чернили в пропагандистских целях, не задумываясь о логике вещей… Приговор о расстреле в отношении Михаила Ставраки был приведен в исполнение на том же черноморском берегу, где расстреляли и Шмидта. Он унес в могилу немало тайн «смутного времени», и нам они уже, увы, недоступны. В заключение – несколько слов о судьбах кораблей, участвовавших в описанном историческом эпизоде. Крейсер «Очаков», отремонтированный после обстрела бывшими соратниками, вошел в строй флота под именем «Кагул» и отважно воевал в Первой мировой войне. Новой революции не признал, очутился «на белой стороне баррикад» и во время великого севастопольского белого исхода отбыл в эмиграцию. Путь его завершился в начале тридцатых, в Бизерте – под Андреевским флагом. А «Терец», кстати, в революцию Советскую власть поддержавший, к моменту расстрела Ставраки был еще на плаву. Правда, не как боевая канонерская лодка, но как транспорт обеспечения деятельности водолазов ЭПРОНа. Завершилась его биография в 1931 году мирным списанием на металлолом, а нам осталось лишь два десятка пожелтевших фотографий … Лидия Ставраки

— Русская поговорка Построить для круглого броненосца круглый же носимый минный катер? Да после этого, сударь мой, Вам останется лишь сформировать команду для обоих этих кораблей из числа круглых дураков, коих у нас, как известно, водится в изобилии! (Из письма С.О.Макарова А.А. Попову) Броненосец «Новгород» 1 Эта история похожа на сказку. Дело было где-то в последней четверти позапрошлого ныне девятнадцатого века. Жил-был в красивом белом особняке на берегу теплого Черного моря старый художник. По утрам выходил на балкон с чугунными витыми перилами. Ставил перед собою мольберт и принимался писать. Писал маслом по холсту или деревянным доскам море и проходящие по гавани под синим горным обрывом красивые корабли. Изящные. Стремительные. В зеленом кружеве соленой пены и облаках снежных парусов. По-доброму творчески плодовит был художник. С одного только брига «Меркурий», героя прежней русско-турецкой войны, пять десятков эскизов сделал! И даже если погода не располагала к «пленэру», все равно выходил на балкон. Картину с сюжетом «Девятый вал» - о рыбаках, терпящих бедствие в бурю, охотно купила Третьяковская галерея. Однажды летним желтым крымским утром художник, по обыкновению, велел вынести на балкон мольберт. Посадил ученика растирать краски. Накинул поверх шелковой блузы холщовый рабочий балахон, испятнанный охрой и кобальтом, завязал седые кудри веревочкой, крутнул вислые казацкие усы тонкими желтыми пальцами и нацелился творить с натуры… Но едва взгляд умудренного опытом признанного мариниста упал на сине-стальную волну, едва отмытую ветром от розового и золотого тона летнего рассвета, как благородное лицо мастера исказилось брезгливой гримасой: - Это что за нечистую силу, прости Господи, черт на мою голову принес?.. Прямо под балконом у всемирно известного живописца коптило небеса грязным угольным дымом из двух тонких труб уродливое железное чудище, обликом отдаленно напоминающее последнее достижение домашней техники – керосиновый примус с кухни экономки художника Аннушки. У порядочного корабля, как правило, имеется нос и корма. Отчетливо очерченные высокие грани форштевня и ахтерштевня формируют их силуэт. Расстояние меж ними определяет длину корпуса. Длинные стрингера, укрытые под гладкой обшивкой, дают необходимую продольную прочность. Поперечные шпангоуты сообщают приятную глазу и нужную для обтекаемости водой и остойчивости полноту обводов, обеспечивают прочность поперечную. Для всхождения на волну служит высокий бак, заливанию кормы на ходу препятствует высота юта. А тут… Представьте себе металлическую миску, увеличенную в размерах до среднестатистического броненосца. Покройте ее покатой палубой, водрузите в центре пару тонких «самоварных» труб и цилиндрическую башенку из которой тускло таращатся на белый свет два жерла коротких тяжких пушек. Все. «Портрет готов». Андреевский флаг на коротком гафеле неопровержимо свидетельствовал о том, что это абсурдное создание смеет причислять себя к боевым кораблям российского флота. Петр Великий в гробу повернулся, не иначе!.. …Художник в сердцах сплюнул с балкона в заросли шаровидной туи под окнами, закурил трубку и пошел прочь – в комнаты. Вдохновение испарилось начисто, растворенное поганым дымом из злосчастных труб. Звали художника – Айвазовский. А «предмет», столь глубоко оскорбивший эстетические чувства живописца носил имя «Новгород», и числился в списках военного флота российского в статусе броненосца береговой обороны. Здесь кончается легенда. И начинается история удивительного корабля, создание которого могла позволить себе, пожалуй, только матушка-Россия. 2 Царствовал в ту пору в России император Александр II. И не зря именуют времена между пятидесятыми и семидесятыми годами девятнадцатого века «золотой эрой стальной механики». В области военно-морских вооружений прогресс был поистине революционным. Паровые двигатели. Массовый переход от гребного колеса к винту. «Бомбические» нарезные пушки. Слоеная сталежелезная броня на бортах… Уходила в прошлое эпоха. Угасал в шелесте архивных страниц тугой шум парусов. Лишь на страницах приключенческих романов оставалось место изящным корсарам с их деревянными корпусами, стрельбой калеными круглыми ядрами да яркими победами, одержанными в лихих абордажных атаках… Век стали, пара и электричества беспощадно избавлялся от романтиков минувших эпох, отправлял в отставку адмиралов «войн в кружевах», сотнями списывал на слом парусники. Где-нибудь в сокрытом туманами Плимуте или Эдинбурге, на свинцовой воде открытого рейда боцмана еще подавали с кормы самого сильного парусного фрегата пеньковый конец чумазому колесному пароходу. И безрангоутный уродец пачкал дымом небеса, шлепал плицами по воде, гудел, урчал, пыхтел, силясь выволочь против ветра и волны само великое время. Парусник сопротивлялся, дергал буксир, вывешивал лиселя, хитрыми циркуляциями и рывками «под ветер» защищал свое вековое право на жизнь. Отстаивал славные времена Нельсона и Ушакова…Но здесь кто перетянул – тот и прав. Тому и подминать форштевнем воды великих океанов. Тому и быть родоначальником серий из десятков таких же упорных и дерзких собратьев… Как правило, в подобном «перетягивании конца» побеждали пароходы. И конструктора казенных и частных верфей принимались за чертежи – плодить угольную «нечисть» в возможно большем числе, заменять ею обесценившиеся для боевых условий корабли умирающей эпохи. И не видели до поры, что запускают гонку вооружений с нуля, ставя великие державы минувшего на одну доску с «выскочками» новых времен. Вот она, справедливость промышленной революции! Горячим сторонником развития броненосного флота в России был родной брат царствующего монарха, великий князь, генерал-адмирал Константин Николаевич. И был у него друг и наперсник, неплохой флотоводец и, говорят, талантливый инженер Андрей Александрович Попов. «Кулибин в погонах», не гнушавшийся никакими техническими экспериментами в духе своего переломного времени. Он, адмирал Попов, и приходится этому странному «Новгороду» отцом-создателем. 3 Есть у опытных врачей закон: если не вполне понимаешь процессов, что в данный момент творятся в организме пациента, изучи его «карточку» с детских времен. Корь, перенесенная в раннем возрасте, может служить причиной развития аллергий на все подряд, а краснуха, например, привести к глухоте… У историков – те же правила. Если не понял государственной политики в той или иной области, обнаружил ситуационную «глухоту» державы к велениям эпохи или «аллергию» на собственные минувшие достижения - ищи в «анамнезе» в ближайшие два десятка лет какую-нибудь проигранную войну. Она - и есть причина новой немощи! Поражения, как тяжкая хворь, часто оставляют после себя странные последствия… В 1853— 1856 годах у России была Крымская война. Та самая – с героической обороной Севастополя в качестве кульминации. В результате этой войны русский военный флот на Черном море практически перестал существовать. Причем, согласно Парижскому мирному договору 1856 года, «в целях обеспечения безопасности плавания в Черном море» России запрещалось иметь в составе морских сил в этих водах более шести боевых кораблей водоизмещением 800 тонн и более четырех - водоизмещением 200 тонн. Военное разорение лет на 10 отодвинуло назад развитие флота: выделенной казны едва хватало одним балтийцам. Не потому ли на Черном море, где доживали свой век лишь немногочисленные уцелевшие в войне старые парусники, до поры броненосного флота не было вовсе… Военное министерство несколько раз обращалось к императору Александру, сменившему на троне покойного Николая I, с предложениями о постройке броненосцев. В основном – «мониторного» типа, не предназначенного для дальних плаваний, но вполне применимого для целей береговой обороны. Но до строительства большинства из этих проектов дело так и не дошло. Да и где было строить новый Черноморский флот? Нормальные верфи, способные качественно работать с железными корпусами, находились, в основном, в Питере. А в Черноморской зоне в наследство от времен парусного судостроения осталось казенное адмиралтейство в Николаеве, да еще в Севастополе недавно поставлены были частные мастерские РОПиТа – «Русского общества пароходства и торговли». Первое специализировалось на постройке деревянных корпусов. Последние могли работать с железом, бронзой и сталью – но в виде готовых деталей, доставляемых с других заводов. Проще говоря, исполняли роль всего лишь сборочного цеха. Механического производства не было вовсе: для пароходов РОПиТа цилиндры машин и валы точили в Англии или в Голландии, котлы и подшипники заказывали немецким мастерам. В Севастополе был еще ремонтный эллинг с доками, но опять же «заточенный» под обслуживание парусников. Так что прежде, чем создавать хоть какой-нибудь броненосец, следовало позаботиться о модернизации производственной базы. А это – деньги. И немалые. Деньги, которых в казне державы, недавно пережившей близкий к революционной ситуации кризис 1859 года, практически не было… Только через 10 лет, во второй половине 1869 года, после выполнения судостроительных программ для Балтики, военный министр генерал Д. А. Милютин получил разрешение императора возбудить вопрос о постройке броненосных судов на юге России. Речь при этом шла только об усилении обороны Днепровско-Бугского лимана и Керченского пролива. Военное министерство разработало компромиссную программу: заготовить все необходимое для постройки бронированных кораблей на Балтике, а потом перевезти в Николаев и там собрать, оборудовав открытый эллинг в устье реки Ингул. У эллинга построить «броненосную мастерскую» — нечто вроде цеха по обработке металлических конструкций, доставляемых из промышленных районов страны. В Питере же нанять опытных в работе с железом мастеровых. На это из казны генерал-адмирал распорядился выдать около 2 сотен тысяч рублей. В результате Черноморский флот России должен был за два года пополниться четырьмя броненосцами-мониторами общей стоимостью в 4 миллиона рублей. Причем, выданные ранее 200 тысяч на модернизацию верфи Николаевского адмиралтейства входили в эту сумму. Какими конкретно должны были стать эти новые корабли, в решении генерал-адмирала не указывалось. Как генеральный конструктор проекта, адмирал Попов получил определенную свободу действий в этом плане. Правда, где-то в документах проскользнула информация, что в качестве прототипа новых кораблей можно использовать чертежи двухбашенных броненосных канонерских лодок типа «Русалка». Однако Андрей Александрович решил пойти другим, принципиально новым путем… 4 Адмирал Попов написал пространную депешу Морскому министерству: «Неприятель решившийся атаковать наши укрепленные береговые пункты, может отважиться на это не иначе как при помощи орудий самого большого калибра, который в данную минуту будет возможен для употребления на практике. Чтобы отразить его, мы должны иметь такие же орудия, а следовательно, проектируя суда, которые дополняли бы нашу береговую защиту как станки для орудий, надо для их вооружения артиллериею избрать наибольший из существующих у нас калибров: поэтому на проектированное судно предлагается поставить гладкие пушки калибром 11 дюймов или даже 20 дюймов. Уменьшая длину и увеличивая ширину судна можно не только уменьшить его денежную стоимость, но и увеличить водоизмещение. Доведя эту аксиому до конечной степени, т. е. сделав длину равной его ширине, мы достигнем наиболее благоприятных условий как в отношении стоимости так и водоизмещения. Поэтому все ватерлинии его образованы из кругов. Из всех судов, тип монитора наименее подвержен качке и представляет наименьшую площадь для покрытия бронею; проектированное судно, как станок для орудий, есть монитор; оно имеет в центре неподвижную башню, которая покрыта бронею, так же как палуба и борт судна»... Эскизный чертеж странного тарелкообразного создания, таращившего из широких башенных амбразур здоровенные пушечные жерла, прилагался к письму… И выглядел будущий броненосец на нем в равной степени архаично и суперсовременно. На самом деле круглые в плане лодки строили некоторые народы с древней, но далекой от промышленного прогресса культурой. Североамериканские индейцы сиу, живущие в степях, например, переправлялись через реки и озера в круглых весельных корзинах, обитых выделанной до непромокаемости бизоньей кожей. Грузоподъемность таких плавсредств позволяла в относительно небольшую по размерам ладью посадить многочисленное индейское семейство со всем имуществом, включая сборный домик-вигвам и некоторое число коз. Но о маневренности и устойчивости на курсе такой конструкции краснокожим путешественникам думать не приходилось. Озеро переплыть с грехом пополам можно – и довольно того! В 1868 году английский инженер Эльдер предложил проект оригинального грузового парохода, обводы которого в подводной части имели сферическую форму. Меньшая площадь подводной части корпуса при большом объеме, по замыслу изобретателя, должна была снизить сопротивление воды при движении. В проекте отдельно оговаривалось, что ту же круглую основу корпуса можно использовать и в военных целях - как «носителя орудий наибольшего калибра с большой остойчивостью и покойной качкой». Так что Попову было, «от какой печки плясать». Попов усовершенствовал эскиз англичанина: вместо выпуклого, как брюхо обжоры, днища британского парохода, предложил плоское. Осадка таким образом значительно уменьшалась, а для броненосца береговой обороны считается очень ценным свойством уметь двигаться по мелководью. «Хотя круговые образования ватерлиний не представляют благоприятных условий для скоростей хода, но зато этот недостаток вознаграждается отсутствием препятствий для поворотливости судна и избытком водоизмещения. Чтобы вполне воспользоваться первым из этих благоприятных качеств, проектированному типу дано два винта, а избыток водоизмещения загружен машиною...» - писал Попов генерал-адмиралу. Министр Н. К. Краббе удивился проекту. И чтобы проверить, как ведут себя круглые корабли в воде, распорядился испытать идею на судне меньших размеров. В Петербурге построили круглую шлюпку диаметром в три метра с небольшим. Поставили на ней две маленькие горизонтальные паровые машины от катера и погоняли по рейду в Кронштадте. В акватории еще плавали льды, погода стояла ветреная, но шлюпка сносно и ровно ходила на качке, хотя большой скорости и не дала. Тем временем шла детальная проработка проекта броненосца. Через месяц после испытания круглого катера Александр II утвердил спецификации. Осадка будущего защитника черноморских берегов должна была составить 3,3 метра. Калибр орудий предполагалось установить одиннадцатидюймовый - 280 миллиметров, а толщину бортовой брони сделать «более чем на крупнейших иностранных броненосцах». Проще говоря - примерно равной калибру пушек. Никто доселе не видел столь «толстокожих» броненосцев. К примеру, знаменитая «Русалка» при водоизмещении 2100 т и осадке 3,5 метра была вооружена четырьмя 229-миллиметровыми орудиями, но при этом в качестве основной защиты несла только 114-миллиметровую поясную броню. Монитор-фрегат «Адмирал Чичагов» (водоизмещением три с половиной тысячи тонн) имел осадку около пяти метров и был вооружен 280-миллиметровыми пушками. Защита его при этом состояла из 178-миллиметровых и 102-миллиметровых плит. Попов настаивал, что оптимальным корпусом для нового броненосца может быть только круглый. И особо отмечал экономические и политические аспекты выгоды от такой формы, благодаря чему сразу же нашел сторонников своей идеи. Из письма управляющий Морским министерством от апреля 1870 года: «Избрание этого типа для броненосцев на юге России не только избавит нас от значительных денежных затрат на сооружение судов прежних типов, которые по местным условиям не могут вполне удовлетворять требованиям современной обороны, но и лишит иностранные державы повода делать нам какие-либо возражения и протесты... Круглые суда без всякой натяжки могут быть причислены к разряду плавучих крепостей и не войдут в список судов флота». В мае 1870 года оставалось еще немало вопросов по поводу проекта. Какие пушки ставить – гладкоствольные или нарезные? Накрывать ли сверху броневой плитой орудийную башню? Сколько ставить машин и, соответственно, валов с винтами? Как обеспечить, помимо остойчивости, хорошую управляемость? 26 мая генерал-адмирал «выслушал комиссию относительно системы и размерений предполагаемых броненосцев». От того варианта, который он выбрал, за милю несло уходящими временами. Например, артиллерийская башня предполагалась неподвижной и открытой сверху. Пушки в ней должны были поставить гладкоствольные, калибром 508 миллиметров. Борт следовало защитить 550-миллиметровой броней на подкладке из дубового бруса почти такой же полуметровой толщины. Полное водоизмещение корабля при осадке в 3,8 м должно было составить 6 054 тонны при внешнем диаметре корпуса без брони в 46 метров. Морской технический комитет российского адмиралтейства «слегка подправил» версию великого князя. Например, пушки решено было все-таки делать нарезными. В июне семидесятого года министр Н. К. Краббе утвердил задание, и будущий строитель броненосца корабельный инженер поручик А. В. Мордвинов занялся составлением сметы «на потребные для постройки материалы». К этому времени был составлен и проект «мастерской броненосного судостроения» для Николаевского адмиралтейства и подобрана группа офицеров-исполнителей. Военно-морской агент в Англии контр-адмирал И. Ф. Лихачев начал закупки необходимого для мастерской оборудования. 5 В середине лета 1870 года Европа вновь провалилась в войну – на сей раз Франко-прусскую. И Франция потерпела в этой войне жестокий разгром. На Парижский мирный договор, ограничивающий развитие русского Черноморского флота, теперь можно было с чистой совестью начхать с самой высокой маячной башни, что подтвердила международная Лондонская конференция в январе 1871 года, и строить хоть здоровенные броненосцы по английскому образцу, хоть высокобортные дальние крейсера-фрегаты... Правда, денег в российской казне больше не стало. Теперь в защиту странного проекта «круглого монитора системы адмирала Попова» работала уже чистая экономика. 23 июля управляющий Морским министерством поручил главному командиру Петербургского порта проработать программу строительства десяти круглых броненосцев для обороны Черного моря, с постройкой их в Петербурге и Кронштадте и сборкой в Николаеве, причем, для удешевления и быстроты постройки, предлагалось использовать паровые машины со старых канонерских лодок, корветов и клиперов. Через полмесяца порт представил расчеты на утверждение в канцелярии императора. Вот тогда-то и появляется у круглых боевых кораблей забавное прозвище «поповки», по преданию, вышедшее из-под пера самого царя. Из разработок А. А. Попова Александр выбрал типовой вариант – диаметром вдвое меньше самого крупного проекта, всего около 25 метров. При водоизмещении около 1200 тонн этот корабль должен был нести в качестве основного вооружения два 229-миллиметровых орудия в открытой неподвижной башне, а бортовую броню его следовало собирать из восьмидюймовых и шестидюймовых плит. Ходовые системы состояли из четырех паровых машин, демонтированных со старых канонерок, мощностью по 70 номинальных сил каждая. Общая стоимость программы строительства 10 таких кораблей определилась в 9,5 миллионов рублей, а сроки готовности всей десятки — 15 месяцев. При этом стоит отметить, что списание старых канонерок давало только 38 машин, а значит, еще две предстояло сделать. Тем временем в Кронштадте собрали еще одну «натурную модель» - паровой катер диаметром в 7 метров 30 сантиметров. Оснастили паровыми машинами мощностью по 8 номинальных сил каждая и четырьмя гребными винтами. На мерной миле катер показал ход в пять узлов и оказался довольно шустрым в поворотах. Правда, моряки прозвали его «Камбалой»… Кстати, под этим именем он в результате и угодил в списки опытовых судов Балтийского флота. В ответ на царское распоряжение адмирал Попов разработал еще шесть вариантов проекта, не отказываясь и от крупного, пятидесятиметрового диаметра. К октябрю удалось утвердить к серийной постройке один, со следующими данными: Диаметр - 29,26 метров. Вооружение: два 280-миллиметровых орудия в открытой неподвижной башне (барбете). Защита: 305-миллиметров. Силовая установка: четыре паровых машины общей мощностью 480 сил. Стоимость постройки одного экземпляра с доставкой деталей в Николаев - 1,94 миллиона рублей. В составленной великим князем Константином Николаевичем и высочайше одобренной «Программе действий...» провозглашалось: «Броненосный флот на Черном море должен иметь до времени характер исключительно оборонительный ... Основой этого флота должны служить закладываемые ныне «поповки», число которых должно быть доведено в возможно кратчайший срок до десяти»... Однако, к зиме 1871 года адмиралтейство было готово строить только четыре броненосца. Два из них по деталям следовало изготовить в Петербурге и потом перевезти для сборки на юг. С еще двумя обещал полностью справиться модернизированный завод в Николаеве. Стоимость этой программы более чем вдвое превышала первоначальные расчеты и достигала 8,5 миллионов рублей. Завершить строительство в этом случае можно было бы только к 1875 году. 6 Зимой 1871-1872 года в Петербурге, на новом Адмиралтействе расчистили ото льда и снега участок берега и поставили там временный стапель. Металлические части заказали сразу для двух кораблей разным заводам – Балтийскому литейному, Райволовскому судостроительному, заводу Русского общества механических и горных заводов. Шпангоуты везли с Сормовского и даже с Волги, с Камского. Броневые железные плиты должен был прокатать Ижорский завод. Тогда же отказались от использования ходовых систем от старых канонерок и заказали котлы и машины механической фабрике Берда в Петербурге. Крепкое частное предприятие, не первый год снабжавшее русский флот механизмами, обязалось сделать машины первого броненосца уже к июлю следующего года. 17 декабря состоялась официальная закладка первого круглого броненосца, получившего в списках флота имя «Новгород». Работы шли посменно – днем и ночью, еще с апреля. Так что во время официальной церемонии на стапеле корпус высился уже доведенный до уровня надводного борта. Работами руководил корабельный инженер подпоручик Н. К. Глазырин. К новому году корпус успели снова разобрать и начать подготовку к отправке в Николаев. В последнюю декаду января 1872 года на стапеле на Ингуле установили первые листы корпуса второй «поповки», получившей имя «Киев». Серия запущена? Как бы ни так! Уже в 1872 году недостаток финансирования вынудил отложить постройку остальных «поповок» на целый год, а затем и вовсе до лучших времен. Адмирал Попов, тем временем, тоже не успокоился. Он продолжал совершенствовать свое детище прямо на стапелях, и регулярная переработка чертежей удорожала и задерживала работы. Однотипные по первоначальному проекту, два строящихся броненосца начали, к тому же, изрядно отличаться друг от друга и по устройству, и по будущим боевым возможностям… Так к марту Попов убедил руководство министерства заказать для «Киева» новые, более легкие и компактные вертикальные паровые машины вместо горизонтальных. Выигрыш в весе пустил на усиление брони. Потом предложил поставить и более крупнокалиберные орудия… В общем, получился уже почти совсем другой броненосец, строительство которого адмиралтейство в результате… приостановило, дожидаясь выхода на испытания первого корабля. 21 марта детали «Новгорода» привезли на Ингул и начали стапельную сборку. До введения в строй железнодорожной ветки на Николаев грузы для строящегося корабля направлялись в Одессу, а затем на баржах с буксирами частного пароходства «Дружина» перевозились морем в Николаев. Впрочем, и когда колею на Николаев построили, особо крупные неразборные части броненосца пришлось возить баржами. По зиме, когда на Буге и Ингуле стояли льды, буксиры с баржами прийти к верфи не могли. И готовое железо долго ждало своего часа в Одесском порту под навесами. А котлы и разобранные машины из Петербурга и вовсе пришлось отправить кружным путем – на пароходе вокруг Европы. Сборка броненосца в Николаеве заняла целый год по времени. Экономя на зарплате, мастеровых ухитрились нанять малоопытных. Станки и ручной клепальный инструмент для них заказали в Англии – и все это из-за ошибки при оформлении документов надолго застряло на британской таможне. А «дельных приборов» собственного изготовления было мало, не хватало на всю артель. Еще одна задержка возникла из-за недостатка… бревен для строительных лесов. Отечественные лесопильные предприятия запросили из казны слишком высокую цену – и в результате простейшие сосновые кряжи пришлось покупать у тех же англичан, вместе с дорогим палубным брусом из не растущего в России тикового дерева. Любопытный факт: сосну российскому адмиралтейству англичане продали… ту же российскую, годом ранее приобретенную в Архангельске! Завод Берда опаздывал с изготовлением машин и котлов уже месяца на три. А в заключение всех задержек и опозданий великий князь пообещал приехать на спуск корабля с императором, но другие государственные дела помешали – и «высочайшую командировку» пришлось отложить на май месяц… Лишь 21 мая из-под «Новгорода», наконец, выбили задержники. И украшенный флагами расцвечивания броненосец нехотя сполз в серую ингульскую воду. К слову: это был первый русский боевой корабль, спущенный «в полном сборе» - со смонтированными уже механизмами и навешенной броней. Экзотический внешний вид «броненосного монитора береговой обороны» вполне соответствовал его внутреннему устройству. Основной набор – «бракетного», решетчатого типа. Проще говоря, сетка, вроде корзины, из радиально расположенных одинаковых шпангоутов и кольцевидных стрингеров. Две обшивки – внутренняя, лежащая на наборе по всему корпусу, и наружная – та, к которой крепится броня на толстой деревянной «подушке». Внутри, за обшивкой – еще и кольцевидная водонепроницаемая переборка для обеспечения непотопляемости. В центре – усиление набора для установки тяжелого фундамента машин. Броневой пояс – двойной, сверху из 229-миллиметровых плит, внизу – из 178-миллиметровых. Для упрощения подгонки плит по обводу корпуса, имевшему двойную погибь, их ставили вертикально, с одинаковой кривизной и снаружи обшивали деревянными чаками. Броня клалась на тиковую подкладку. Палуба первой «поповки» по форме напоминала то ли перевернутую миску, то ли панцирь гигантской черепахи: покато-выпуклый купол из трех слоев железа. Нижний слой - 19 миллиметров в толщину. Остальные - по 25,4 миллиметра. А чтобы с покатой, не застеленной ни деревом, ни линолеумом поверхности не срывались на ходу моряки, верхний лист еще и имел рифленую поверхность. Башня броненосца, строго говоря, башней и не была. Скорее – намертво закрепленный в центре палубного купола барбет цилиндрической формы из броневой стали, подобной верхнему поясу корабля. Внутри барбета находилась пара короткоствольных, толстых одиннадцатидюймовых пушек германского образца, купленных у знаменитого производителя артиллерии Круппа. Каждая пушка весила 26 тонн, и могла наводиться и стрелять самостоятельно. В центре барбета находился общий на два ствола люк подачи боеприпасов, так что заряжать артиллерию приходилось по очереди. Нос и корма у «Новгорода» на вид определялись так: спереди - эллиптическая железная надстройка, игравшая роль небронированного надводного борта. В надстройке – каюты и кубрики экипажа, в том числе – и офицерские. Так впервые в русском флоте была нарушена старая традиция располагать кают-компанию в кормовой части боевого корабля. Здесь поселить офицеров на корме было бы просто негде. Кубрик механиков, которым в надстройке не хватило места, поместили прямо под барбетом артиллерии. Боевой рубки у броненосца не было вовсе. Основное штурвальное колесо и нактоуз с компасами торчали на балясном мостике за барбетом, а резервный штурвал - «боевой» — укрыли под палубой, за шахтой светового люка. Шлюпбалок тоже не было. А зачем они при «мониторной» высоте борта? Оба носимых паровых катера, а также весельные ялики поднимались на палубу с помощью салазок, снабженных роульсами, и устанавливались на откидных железных блоках в кормовой части корабля. Вместо четырех паровых машин горизонтального типа установили шесть. Энергией пара их обеспечивали восемь огнетрубных цилиндрических котлов. Котельных отделений - два, машинных – тоже два. Причем, отсеки их водонепроницаемы. Винты – числом, естественно, шесть штук, - четырехлопастные, английской системы Гриффита, похожие по форме на цветок сурепки. Угольный запас хранился в «ямах» между котельными отделениями и двойным бортом, обеспечивая, кроме прочего, защиту от снарядов после пробития брони. Впоследствии такая схема усиления живучести за счет «угольного коффердама» стала классической. Основания дымовых труб и световой люк машинного отделения прикрывались железом толщиной до 6 дюймов. Систему осушения отсеков при повреждении корпуса, разработанную, между прочим, Степаном Осиповичем Макаровым, собирали по русским чертежами на английском заводе. Она состояла из магистральной трубы, от которой через клапана отходили патрубки во все отделения корабля, и парового насоса. Удивительно, но факт: «Новгород» в результате вышел на полтора метра толще, чем по проекту (все-таки понятия «длина» и «ширина» - не для круглой формы корпуса!). Мониторы ходят по мелкой воде. Значит, надо предохранить их днище от деформаций при посадке на мель. У «Новгорода» снизу вдоль корпуса (хотя, где тут «вдоль»?) проходило 12 металлических «ребер жесткости» - килей-лыж высотой в 200 миллиметров. В результате строительной перегрузки, возникшей от постоянных пересмотров первоначального чертежа, водоизмещение корабля возросло на 400 тонн. Прибавилась больше чем на фут (около 30 сантиметров) и осадка. 7 Адмирал Попов лично присутствовал при первом самостоятельном переходе своего странного создания, состоявшемся… всего через три дня после спуска на воду. Машины броненосца рассчитывались примерно на 120 оборотов в минуту. На первом переходе держали всего 60 оборотов. И при этом «Новгород» показал около 6 узлов скорости по лагу. Если учесть, что экипаж его был едва набран, и техника еще не освоена ни кочегарами, ни механиками, получается очень неплохо! «На ходу круглый корабль не хуже балтийских мониторов». - Победно докладывал А. А. Попов в Петербург. Однако при увеличении числа оборотов винтов скорость что-то расти не спешила… При официальных испытаниях, состоявшихся в первой декаде августа, достигнута была скорость в 7 узлов. А число оборотов при этом перевалило за 105! На таком ходу броненосец «поедал» от полутора до двух тонн угля в час. Что, впрочем, напрямую зависело от качества этого самого угля… Программа испытаний по русской схеме включает в себя многоступенчатую серию пробегов на мерной миле. По ветру и против ветра. На полном ходу и на «экономическом». В режиме спринтерского рывка и режиме марафонского бега «на выносливость»… Но в том-то и дело, что для мониторов эта программа считалась необязательной. Так что «Новгород» был признан пригодным к службе уже после первого официального испытания. А зачем в этом случае проходить остальное? Только надрываться? В результате государственная комиссия приняла броненосец в казну, даже не определив фактической мощности его машин. Уже в сентябре «Новгород» впервые появился в Севастополе, где 11 числа его осмотрел лично император Александр II в сопровождении министра Д. А. Милютина. Мнения императора и министра по поводу нового корабля составились абсолютно противоположные. Александр II: - И адмирал, придумавший его, и верфь, и мастеровые достойны лучших наград, поскольку никто еще не создавал столь совершенных кораблей. Excellence, originally! (Превосходно, оригинально!). Д.А.Милютин: - Не верится, что эта круглая машина действительно морское судно, да к тому же еще боевое! Командующему Черноморской эскадры Н.А.Аркасу «Новгород» тоже был странен. Поэтому «поповку» не пускали в море в одиночку, приставив в сопровождение «настоящий» боевой корабль – изящную и стремительную парусно-паровую шхуну. Вот смотрелись они на пару!!! Любопытный момент: император осматривал броненосец, когда главная составляющая боевой силы корабля – его крупповские одиннадцатидюймовые пушки – еще не были установлены. Лишь несколько дней спустя орудия, наконец, прибыли на корабль. Остаток месяца был посвящен испытаниям артиллерии. Пробные стрельбы в присутствии конструктора орудийных станков генерал-майора Ф. Б. Пестича было никак нельзя назвать успешными. Станки оказались слабоваты: стопоры сворачивались при выстреле. 280-миллиметровую броневую плиту орудия «Новгорода» брали с 4 кабельтовых. Хотя, в принципе, могли стрелять и на 23 кабельтова при угле возвышения более 14 градусов. Впрочем, в бою, как известно, стрелять мало, надо еще и попадать, а вот с этим на столь больших дистанциях у нового монитора оказалось очень туго. Расстояния до мишени дальше 7 кабельтовых ему совершенно не давались, даже после того, как артиллеристы завершили программу обучения. Перед русско-турецкой войной не случайно МТК адмиралтейства поставил вопрос об улучшении прицельных приспособлений для орудий «поповок»! Скорострельность и скорость прицеливания тоже оказались желающей много лучшего. На поворот орудий на 180° уходило 2—3 минуты, то на ручное заряжение — не менее 10 минут. По сей день в исторической литературе попадается версия, будто бы «Новгород» заносило и раскручивало при собственном залпе. На самом деле орудийная отдача не при чем: для того, чтобы плохо держаться на курсе достаточно быть… просто круглым. Безо всякой стрельбы! Осенью того же года адмирал Попов разработал для своего броненосца программу улучшения скоростных и маневренных качеств. И для начала принялся экспериментировать с шагом винта. - «Позвольте, - скажете вы. - Но для этого ведь надо всякий раз загонять корабль в док, спускать воду»… Как бы ни так! Неуемный изобретательский пыл Андрея Александровича и здесь сделал свое дело. Адмирал сконструировал особенный понтон, цеплял к нему броненосец за корму, приподнимал его винты над водой и менял установку лопастей. Скорость в результате выросла настолько незначительно, что прибавка эта, в общем, не стоила столь изощренного и дорогостоящего издевательства над и без того странным кораблем. Однажды во время выхода на эксперимент с шагом винтов «Новгород» едва не погиб. Был сезон осенних штормов. Но Попов не отменил очередного «подвешивания» броненосца на понтон. И шальная волна многотонным потоком попала на перекошенную в искусственном дифференте палубу, откуда легко угодила прямиком в открытый барбетный люк для подачи боезапаса. А, между прочим, под люком этим находился один из самых объемных отсеков!.. В Севастополь «Новгород» пришел, имея высоту надводного борта чуть более… нескольких дюймов! Еще один удар волны по круглому корпусу – и попросту затонул бы совсем, как несчастная жертва английских технических опытов, знаменитый «Кэптен», сгинувший как-то в шторм вместе со своим конструктором. 8 Всю зиму 1874 года корабль провел в ремонте у стенки севастопольских мастерских РОПиТа. В первые дни его пребывания там горожане ходили в порт целыми экскурсиями – подивиться на самый странный в мире броненосец. Потом, правда, привыкли. Человек ко всему привыкает! Именно во время этого ремонта, подняв корпус из воды на легкий открытый эллинг, Попов, наконец, высчитал и установил оптимальный шаг винтов для «Новгорода». Шаг этот пришлось сделать разным. Лопасти тех винтов, что ближе к борту, установили с шагом 3,05 метра, следующую пару - 3,35 метра, и, наконец, «внутреннюю», ближайшую к диаметральной плоскости - 3,66 метра. И стоило после этого так долго и дурно мучиться с понтоном? По инициативе МТК адмиралтейства броненосцу сделали приспособление для поражения врага шестовой миной. В носовой части сквозь двойной борт провели трубку с шестом внутри, на котором следовало эту самую мину крепить. В доторпедную эпоху такое скрытое «жало» может быть, и имело бы смысл: подобрался незаметно к врагу, потихоньку пырнул в бок этим примитивным «секретным прибором» - и привет!.. Но кто же подпустит на дистанцию «ужаливания» шестом довольно крупный монитор?.. Поднял МТК вопрос об улучшении мореходности «Новгорода». В результате на покатой палубе прибавилась еще надстройка - от барбета до кормы, с двумя новыми каютами для отдыха команды. Крыша кают использовалась под установку легкого ходового мостика и деревянной рубки, похожей отдаленно на дачный флигель. Внешность броненосца стала от этого только еще страннее. Тем более, что теперь пришлось разрабатывать для него шлюпбалки: катера и ялики отныне приходилось хранить на той же крыше надстройки. На новую палубу, образованную этой крышей, вывели и кап светового люка. А в носовой части – клюза и «подушки» для якорей. Крылья прежнего мостика удлинили, приблизили к дымовым трубам и соединили с кормовым мостиком в сплошной помост. Переставили мачту к передней стенке штурманской рубки. За время ремонта прежний командир «Новгорода», капитан 1 ранга И. К. Вогак получил новое назначение – на Балтику, принимать под командование «Петра Великого». Вместо уехавшего каперанга временно исполнял обязанности старший офицер, капитан-лейтенант К. Р. Бистром. К лету его закрепили в новой должности и повысили в звании. На послеремонтных испытаниях «Новгород» в первый и последний раз в своей жизни показал на лаге ход в 7,5 узлов. Сколько потом ни пытались от него добиться повторения этого «личного рекорда» - не удалось. Не помогали ни выдача хорошего угля, ни чистка котлов, ни улучшение смазки подшипников главных валов. Видимо, дело было в изначальном несовершенстве машин и, прямо скажем, халтурной их сборке. В таких случаях единичные рекорды возможны при огромном старании экипажа, но считать эти достижения реальной скоростью хода корабля – грех! К вопросу о ходовой выносливости «Новгорода»: уже через два года его активной службы монитор получил… ограничения на давление пара в котлах. А ведь «огнетрубники», как правило, устойчивы к нагрузкам! Весь сезон 1875 года броненосец провел в морских учениях. Индивидуальную учебную программу для него составлял все тот же адмирал Попов. Для начала «Новгород» прошел вдоль побережья Кавказа, потом Керченским проливом забрался в мелководное Азовское море и дошел аж до Таганрога. В этих плаваниях выяснилось, что мореходность у круглого корабля просто… никакая, несмотря на дополнительные надстройки. «Новгород» поднимал тупым своим носом невероятные буруны уже на 5 узлах – и вода гуляла у клюзов. Напомним, уже вынесенных на надстройку! Однако качку монитор переносил спокойно, переваливался на волне плавно, с амплитудой крена не более 10 градусов. Вот чего «Новгород», как выяснилось, вовсе не умел, так это двигаться против волны и ветра. Полз узлах на двух, по самую надстройку в воде, и совершенно не реагировал на перекладку руля, а управляясь машинами, вихлялся на курсе, как припадочный. Однажды весной 1877 года, при начале учений в районе города Очаков, «Новгород» получил приказ сняться с якоря и присоединиться к эскадре. Идти предстояло против ветра силой около 8 баллов, по острой волне. И сам главнокомандующий едва не лопнул со смеху, наблюдая, как отчаянно пыхтя машинами и заливая волны густым дымом из труб, нелепый черепахоподобный броненосец старательно пытается куда-то ползти. Но лишь баламутит воду на одном месте. Да еще иногда, при ошибке рулевого или штурмана, начинает совершенно глупезно крутиться вокруг своей оси… Вывод из этой анекдотической ситуации был сделан единственно возможный, выразившийся в «боевом наставлении» адмирала всем нынешним и будущим «поповкам»: - «В условиях непогоды придется вам действовать на якоре». 9 Тем временем на стапелях Николаевского адмиралтейства появился на свет второй броненосец с круглым планом корпуса. Еще 3 августа 1873 года кораблестроительное отделение МТК рассмотрело проект практически нового корабля на базе уже существующих чертежей «Новгорода». Диаметр корпуса был увеличен почти на 6 метров. Нарастили бы и еще, да побоялись, что броненосец в этом случае останется без ремонтной базы: более крупный стальной «блин» попросту не поместился бы на севастопольских эллингах. Вооружение довели до двенадцатидюймового калибра. Борт запланировали прикрыть 457-миллиметровой броней. 13 августа император разрешил броненосец к постройке. И, как водится, назначил ему имя. В честь конструктора, помешавшегося на круглых корпусах - «Вице-адмирал Попов». При жизни получить корабль, названный в твою честь — редкое явление для военного флота!.. Уже заложенный набор «Киева» разобрали. Укрепили эллинг под более тяжелую конструкцию. А весной начали строить. Руководил созданием новой «поповки» все тот же инженер – капитан Мордвинов. К поставкам металла привлекли, наряду с прежними контрагентами, новый Юзовский завод в Екатеринославской губернии. Но металл, завозимый оттуда, почти сплошняком шел в брак – «золотые годы» славной «Юзовки» были еще далеко впереди! В итоге железо продолжили лить и катать в Райволло. Пушки на сей раз решено было сделать на Обуховском заводе. Кроме заказанных еще в 1872 году на заводе Берда шести вертикальных паровых машин типа «компаунд» и восьми котлов запланировали еще собрать пару машин и четыре котла. Первоначально «Попова» намеревались спустить на воду осенью 1875 года, а к весне уже вывести на испытания. Но… снова дело шло гладко только на бумаге! Сперва вышел из строя бронепрокатный цех Ижорского завода. И значительную часть брони пришлось везти аж из Англии. Затем от Берда привезли откровенно бракованные механизмы… Брак отправили переделывать. Но тут возникла новая проблема: громоздкие котлы не лезли в стандартный грузовой вагон железной дороги. В итоге для доставки котлов месяц долбили канал во льду Ингула и везли оборудование на баржах, а устанавливать котлы на их законное место начали только после спуска корпуса со стапеля. Церемония закладки второй «поповки» в присутствии императора состоялась 27 августа 1874 года. А уже в начале декабря испытали на водонепроницаемость «наливом» собранные отсеки и части второго дна - от центра до 3-го кругового киля. В марте следующего года окончили сборку бимсов верхней палубы, а в конце апреля — испытания отсеков второго дна до борта. И в итоге спуск откладывать не стали, хотя корпус находился в более низкой степени готовности, нежели ранее у «Новгорода», и предусматривал много работ по достройке на плаву. 25 сентября 1875 года «Новгород» салютовал новорожденному собрату по несчастью при его спуске… Еще кто-то сомневается в том, что быть этаким «круглым дураком»– настоящее несчастье? Конструктивно сборка корпусов обеих «поповок» отличалась мало. Но броневой пояс у второго корабля был двухслойным – из плит толщиной 178-миллиметров внутри и 229-миллиметров снаружи. С тиковой подушкой и швеллерами. Вместе как раз получились проектные 457 миллиметра. Барбет был устроен так же. Почему такие сложности? А просто плит толщиной 457 миллиметров ни один завод не делал, вот и пришлось навешивать «составной» пояс. Восемь одинаковых вертикальных паровых машин двойного расширения, питаемые от двенадцати огнетрубных трехтопочных котлов, приводили в действие шесть винтов, на средние из которых работали по две машины. По опыту испытаний «Новгорода», эти винты имели больший, по сравнению с центральными и боковыми, диаметр - 4,27 метра против 3,2 метра. Самая близкая к диаметральной плоскости пара винтов была трехлопастная. Остальные – четырехлопастные. Гребные валы были удлинены и опущены, так что лопасти винтов находились ниже уровня днища и работали в глубокой воде. Толку ли в этом случае от малой осадки? А это уже вопрос к инженерам. «Голые», торчащие ниже днища винты легко обломать на мели. Поэтому конструктор Э. Е. Гуляев предложил сделать их на всякий случай втягивающимися в тоннели под кормой. Но от сложного в техническом плане решения МТК вовремя отказался. Впоследствии «Попов» освоил оригинальный способ передвижения по мелям, чтобы не задевать винтами морское дно: в междудонные отделения носовой части принимается балластное количество воды – сколько влезет, в безопасных пределах. Набирается полный ход и препятствие «перепрыгивается»… Конечно, вид «скачущей» по волнам с дифферентом на нос «поповки» не вызывает у наблюдателя ничего, кроме смеха, но иначе-то ничего не получится! С целью улучшения мореходных качеств на «Попове» увеличили надстройку. Фактически, единая огромная надстройка занимала всю палубу, боковыми контурами заподлицо сливаясь с бортом. От коротких и широких труб до самого борта шли мостики, из-под которых торчали четыре мелкие 87-миллиметровые пушки. «Минного жала» делать не стали – все равно не используется! Катера и шлюпки подвесили в корме на шлюпбалках. Причем, при стрельбе из главного калибра на корму носимые плавсредства приходилось опускать к самой воде. Чтобы не мешали… 10 На испытаниях в конце июня 1876 года «Вице-адмирал Попов» показал 8 узлов на лаге. Однако испытательная программа шла в режиме «пробег –ремонт – пробег - ремонт». Вспомним о качестве сборки машин русским заводом! Мордвинов по итогам испытаний назвал «Попова» «угольным хищником»: броненосец «жрал» в два с половиной раза больше угля, чем его старший собрат. Половину лета болтался «Попов» на мерных линиях, бродил из Николаева в Севастополь и обратно, но полностью программу так и не сдал. Зачислен в строй, как и «Новгород», по результату предварительных пробегов. При сравнении результатов испытаний «Попова» и «Новгорода» приемная комиссия пришла к выводу, что шесть винтов им, вроде как, и ни к чему: боковые все равно почти не влияют на скорость передвижения. На всех шести винтах «Попов» обгонял «Новгорода», имея преимущество в скорости на 1,75 узла. На четырех винтах – то же самое… да и на двух, вообще-то, тоже обгонял, хотя и медленнее. После этих опытов приняли решение снять боковые винты и «лишние» работающие на них машины с обоих кораблей. Сорокатонные двенадцатидюймовые пушки «Попова» по проекту должны были ставиться на подвижном станке, позволяющем после выстрела прятать стволы внутрь броневого кольца барбета. Удобно, на первый взгляд: надо стрелять – поднял станок и «вытаращил» дула на врага. Не надо – сложил «лафет» и убрал стволы полностью за броню. Но лишние детали сочленения станка при таких тяжелых орудиях надежности системе не добавляют! Автор конструкции станков лейтенант Л. А. Рассказов настоял на заказе деталей станков в Англии. Из-за очередного политического кризиса их не привезли вовремя. И в итоге «Попов» получил станки конструкции Ф. Б. Пестича, как у «Новгорода», тоже, впрочем, особой надежностью не отличавшиеся. На первых же стрельбах из главного калибра их поломали! От сотрясений корпуса при залпе собственных орудий у «Попова» отлетали мелкие детали надстроек и трескались иллюминаторы. Пришлось подкреплять и станки, и надстройки, и саму основу барбета, для чего под палубой поставили еще одну круговую переборку. Весной 1877 года адмирал Н. А. Аркас докладывал в Петербург, что стрелковые учения с дистанцией до мишеней в 15 кабельтовых «Попов» после подкрепления барбета перенес нормально, но «платформы орудий сильно бились друг о друга, надстройки и палуба имели повреждения». 11 12 апреля 1877 года разразилась война России с Турцией. Обе «поповки» зачислены были в состав «активной обороны крепости Одессы», и все время боевых действий «прокуковали» там на якорях. За 1877 год они совершили только три выхода – появились как-то в Килийском гирле Дуная, да еще сползали в Очаков и 5 августа вышли на морское патрулирование, сопряженное с очередными испытаниями после переборки машин. Турки в Одессу тоже не полезли. Только раз за всю войну измазали дымами горизонт за пределами дальности русской артиллерии – и все… Так и не дали «поповкам» повоевать! Генерал-адмирал на чем свет стоит честил в письмах из Питера «бездельников и лентяев, даром проедающих казну». Вице-адмирал Н. А. Аркас и начальник обороны Одессы контр-адмирал Н. М. Чихачев отвечали, что «...прославить русский флаг в открытом море «поповкам» придется не иначе, как ценой собственной гибели...» Еще бы: почти у любого турка, способного доползти до Одессы, и скорость больше, и мореходность лучше. И вообще не стоит путать броненосец береговой обороны с крейсером, назначение которого - охотиться на врага в открытом море! Практическая автономность «поповок» даже при загрузке хорошим углем «под люки» угольных ям, в лучшем случае, составляла пять суток… Самые экзотические броненосцы мира даром коптили небеса на одесском рейде. А воевали другие – канонерки, вооруженные пароходы РОПиТа, немногочисленные паровые фрегаты и корветы. Программа А.А.Попова. по сути, не сработала… И не потому, что «поповок» получилось меньше, чем по первоначальному плану генерал-адмирала. Будь их хоть четыре, хоть десять – на городском рейде много побед не «высидишь», а в море таким «техническим редкостям», как выяснилось, вообще делать нечего! 12 19 февраля 1878 года в Сан-Стефане был подписан мирный договор с Турцией. Но русские корабли, в том числе и «поповки», до поры продолжали оставаться в боевой готовности. И после войны «круглых дураков» продолжали учить для будущих баталий. На боевых стрельбах по щиту с дистанции всего в 700 метров «Новгород» добился как-то раз пяти прямых попаданий из 8 выстрелов, а «Вице-адмирал Попов» — 8 поражений мишени из 11 выстрелов. Зима 1877—1878 гг. прошла в непрерывных ремонтных работах: команды перебирали машины, одесские и николаевские мастеровые стелили палубы на крыши надстроек, обшивали деревом внутренние помещения. На «Новгороде» вновь установили снятые ранее «за ненадобностью» вентиляторные машины. «Вице-адмиралу Попову» поставили вентиляторы, снятые с «Петра Великого», который получил взамен новые. Совершенствовали и ремонтную базу Черного моря. По английскому образцу в Николаеве сделали плавучий док подъемной силой в 3600 тонн, способный поднимать как обычные корабли, так и «поповки». В новом доке оба круглых броненосца прошли чистку и окраску подводной части. А потом «Новгород» ушел на зиму 1878-1879 годов в резерв, в севастопольскую Южную бухту, «Попов» же отправился… выполнять особое поручение императора. В январе года «Вице-адмирал Попов» на новых учениях успешно произвел 33 выстрела из обоих орудий. Снижающиеся станки поворачивались легко и плавно. Стрельба велась с интервалом 7 минут между «полубашенными» выстрелами, следовательно, на заряжение каждого орудия уходило 14 минут. А летом и осенью «поповку» показали на смотре генерал-адмиралу. Удивительно, но великий князь… остался «необыкновенно доволен мореходными качествами «Попова»! - Броненосец не принимает волны, и в то же время имеет необыкновенно малые размахи качки. Должно быть, на параде стоял абсолютный штиль!.. 13 Адмирал Попов, вновь получивший от генерал-адмирала «картбланш» на свои дикие идеи, тем временем разработал еще один экзотический проект броненосца. На сей раз – эллиптический! Строить его не стали. А потом изобретатель и вовсе занялся вопросами, далекими от военного флота. Он придумал «Ливадию». Собственно, раньше имя «Ливадия» носила черноморская парусно-колесная яхта из императорского лейб-конвоя, которая осенью 1878 года ухитрилась сгинуть в шторм на мели. Замену ей велели спроектировать Попову, получившему к тому времени должность председателя МТК. По этому заданию друг и ученик Попова Э. Е. Гуляев вычертил проект яхты, имеющей в плане форму эллипса. Как писали в 1879 году в английской газете «Таймс», «... остойчивость и комфорт суть главные качества, которые требуются от яхты, и если максимум остойчивости обеспечен в ней известной формой, то прибавление брони и возможные изменения могут сделать ее, на основании того же принципа, не менее устойчивою артиллерийскою платформою. Не секрет, что новая яхта есть опыт для создания овального броненосца...». Скоростью, достаточной для путешествия августейшего семейства, признали 14 узлов. В опытовом бассейне Фруда «обкатали» модель, учли результаты службы круглых броненосцев. Получилось, что для достижения такой скорости надо ставить машины мощностью более 8500 л. с. Строить решили на английских верфях и заключили контракт с английской судостроительной фирмой «Джон Эльдер и К°», хозяин которой – тот самый инженер Эльдер – сам восхищался идеей круглых и эллиптических судов. Англичане пообещали спустить новую яхту уже в июле следующего, 1880 года. Работы на верфи, расположенной в Ферроле на реке Клайд, в пригороде Глазго, начались сразу же после подписания контрактных документов. И к началу ноября две трети набора второго дна уже склепали. 5 января 1880 года яхта «Ливадия» была зачислена в списки судов флота. Командиром назначили капитана 1 ранга И. К. Вогака, имевшего уже опыт «общения» с круглыми судами и бывшего первым командиром «Новгорода». Закладку по недоброй традиции русского флота провели снова задним числом - 25 марта, когда уже монтировалась обшивка. А спустя ровно четыре месяца состоялся спуск, на который в Глазго приехал великий князь Алексей Александрович - будущий генерал-адмирал российского флота. И Попова, и его «поповки» великий князь, вообще-то, терпеть не мог, и утверждал, нимало не стесняясь, что «круглый дурень наплодил себе подобных»… Моряки «Ливадию» за приличный корабль поначалу не признали. В ходу была шуточка на грани скабрезности: вот, мол, что получается, если в любовном экстазе рыбка-бычок переведается с камбалой. И верно ведь: верхняя, надводная часть яхты напоминала тупоголового бычка длиной 79,25 метров и шириной 33,53 метра. А ниже ватерлинии начиналось эллиптическое тело плоской камбалы длиной 71,63 метра и шириной 46,63 метра. Килей у «камбалы» было три. Как писал Э. Е. Гуляев, «... яхта могла быть несколько длиннее и уже, чтоб удовлетворять вкусу большинства, но это привело бы к необходимости повышения мощности машин и уменьшению остойчивости». Конструкция нижнего «блина» корпуса «Ливадии» - явление совершенно уникальное, с лучшей, между прочим, в те времена живучестью. На всю длину простиралось второе дно, отстоящее от обшивки на высоту 1,07 метра на миделе и 0,76 метра в оконечностях. Число водонепроницаемых отделений доведено до сорока. Вдоль всего борта проходили две продольные вертикальные переборки, пространство между которыми и бортом также делилось поперечными переборками на 40 отделений. Накрытый выпуклой, в форме перевернутого блюдца, палубой понтон служил прочным кольцеобразным основанием для верхней части яхты, где располагались все жилые помещения и царские апартаменты. Огромная «приемная» императора с высотой подволоки около 4 метра напоминала комнаты Людовика XVI в Фонтенбло. На этой «веранде» находился, например, действующий фонтан, окруженный цветочной клумбой. Достраивали «Ливадию» на плаву всего три месяца. В августе установили котлы. В сентябре, под руководством русских инженеров в генерал-майорских чинах А. И. Соколова и И. И. Зарубина собрали машины. 24 сентября «Ливадия» покинула заводской бассейн и под одной средней машиной прошла вниз по реке в Гринок. И в тот же день на мерной миле показала 12 узлов. По данным А. И. Соколова, яхте в дальнейшем удалось развить скорость 15 узлов, причем при встречном ветре! Осадка при этом была 2,1 метра, а водоизмещение - 4420 тонн. Перегон «Ливадии» на Черное море император повелел считать испытательным плаванием. 3 октября яхта покинула Гринокский рейд. При заходе во французский Брест на ее борт взошел великий князь Константин Николаевич. А 8 октября к ночи «Ливадия» вошла в полосу непогоды. С двух часов пополуночи 9 октября волны начали бить в носовую часть понтона яхты. Ход пришлось уменьшить до 4-5 узлов. В 10 часов утра обнаружили, что первое междудонное отделение заполнилось водой; срочно пришлось менять курс и направиться в испанский порт Ферроль. По сведениям очевидцев, высота волн в шторм достигала 6—7 м, при этом бортовая качка не превышала 3,5° на борт, а килевая — 9° в размахе 5,5° в нос и 3,5° в корму. Винты ни разу не оголялись. «На яхте ничего не падало», — рапортовал командир, - «сервировка стола и высокие канделябры оставались недвижимы как в штиль, ни суп в тарелках, ни вода в стаканах за обедом не пролились». В Ферроле «Ливадию» осмотрели водолазы. Нашли в носовой части понтона, с левого борта, 5-метровую вмятину с разрывами и трещинами в листах обшивки. Осмотр изнутри выявил деформации и надломы нескольких шпангоутов. К этому времени было затоплено пять бортовых и одно междудонное отделение. Ремонт пришлось выполнять на плаву силами команды под управлением судовых инженер-механиков. Экзотическая форма корпуса сыграла с яхтой злую шутку: «Ливадию» нельзя было поставить ни в один док! В итоге провозились семь месяцев. 26 апреля 1881 года «Ливадия» все-таки отправилась в Севастополь. Переходом руководил вице-адмирал И. А. Шестаков. Шли неторопливо и осторожно, укрываясь от непогоды под берегом или в портах, и утром 27 мая яхта была уже «дома». В специальной записке И. А. Шестаков описывал легкость управления, прямолинейность хода, комфорт и отсутствие качки. Однако адмирал отметил, что независимо от скорости, даже при незначительной мертвой зыби корабль сильно дергается и вибрирует. Дрожала и вибрировала злосчастная «камбала» и во время своего единственного похода 29 мая под флагом главного командира Черноморского флота. Поход был трехдневный. От Севастополя до Батума, с генерал-адмиралом и великим князем Михаилом Николаевичем на борту. Штормило. И тряска надстроек вызывала у высоких гостей самую натуральную и банальную тошноту. С 3 по 12 августа «Ливадия» 136 раз прошла мерную милю под Севастополем. Было снято 312 диаграмм, осадка и дифферент тщательно поддерживались постоянными. При наибольшей мощности развитой машинами - 9837 лошадиных сил - средняя скорость составила только 14,46 узлов. Дело дошло до обвинений строителей в обмане… Еле отвертелись от штрафа! Официальный вывод новой испытательной комиссии о слабости конструкции подводной части корпуса послужил приговором самому типу такого судна. В личном письме А. А. Попова генерал-адмиралу читаем: «Килевая качка яхты вследствии 1) малого углубления 2) плоского дна, производит явление, которое на других судах не обнаруживают в тех размерах какими обладает конструкция яхты... при килевой качке от углов 3 1/4 ° и больше в корму, дно носовой части оголяется, от чего происходят: а) совершенное уничтожение плавучести носовых отсеков, что порождает напряжение всей системы креплений корпуса яхты; б) удары дна о волны,.. настолько сильные, что как удобства, так и безопасность плавания совершенно нарушаются...» Император применять «Ливадию» по назначению не стал. Обозвал «чрезвычайно дорогим и никчемным созданием, применимым лишь как рвотное средство для его пассажиров». Грубо сказано. Но ведь точно!.. 14 Вскоре на престол взошел новый царь - Александр III. Он не понимал прогрессорских устремлений адмирала Попова, считал его изобретения «дорогим опытом по округлению корабельной архитектуры», и велел более всяких круглых и овальных проектов к производству не принимать. Во главе морского министерства самодержец поставил своего брата, тоже относившегося к «поповкам» с нескрываемым скепсисом. Пытаясь спасти для флота свою уникальную яхту, А. А. Попов обращался к опальному Константину Николаевичу и к адмиралу И. А. Шестакову: «... недостаток по ее специальному назначению не составляет чего-нибудь существенного, потому что для уничтожения ударов всегда можно изменить курс или даже вовсе не выходить в море. Ей не предстоит гнаться за неприятелем, она не предназначается крейсеровать в океанах, ей не требуется быть в ураганах...» - А зачем она вообще такая? – разъярился новый царь. И выразил желание «разделаться с яхтой во что бы то ни стало». Шестаков намекнул, что неплохо было бы посадить «Ливадию» у Константиновского форта в качестве плавучей гауптвахты… Но Александр велел «и об этом забыть». Ее и забыли. Еще несколько лет судно простояло без дела: МТК, числивший яхту в списках под именем «экспериментального парохода «Опыт», намеревался использовать это внезапное приобретение для транспортировки войск. Но от вибрации тошнит не только великих князей, солдат тоже, так что ничего доброго из этого не вышло! Среднюю машину с корабля сняли для использования на другом корабле - крейсере «Минин», остальные машины в конце века также отправили на Балтику для крейсеров «Генерал-Адмирал» и «Герцог Эдинбургский». В роли несамоходного блокшива последняя «поповка» проторчала в Севастопольском порту до начала тридцатых годов, пока не была разобрана за ненадобностью. А «поповки»-броненосцы продолжали служить. Для «Вице-адмирала Попова» в 1883 году сделали новые котлы, а старые отдали для ремонта «Новгорода», годом раньше попавшего в скверную историю: прямо в порту у стоявшего на палубе одного из его моряков сработал в руках боевой запал от мины. Погибло пятеро членов экипажа. Командира корабля, капитана 2 ранга А. О. Балка за несоблюдение техники безопасности списали на береговую батарею. Оба корабля в начале 80-х годов оборудовали электрическим освещением, правда, весьма несовершенным. Основное вооружение осталось прежним, только на «Вице-адмирале Попове» прибавилось 2 87-мм орудия. В 1894 г. главный командир Черноморского флота и портов вице-адмирал Н. В. Копытов писал в Главный морской штаб: «Я не считал «поповки» вполне правоспособными боевыми судами и в начале их существования; все назначение, которое можно было возложить на них, это защита устьев Дуная... но без серьезных исправлений... они не могут служить и для сказанной цели...». Далее адмирал предлагал не тратить деньги и «сдать их к порту», сняв механизмы. Однако генерал-адмирал неожиданно пожалел странную парочку. Велел «поддерживать их в такой степени готовности, чтобы они могли служить для боевых целей в ближайших к нашим портам районах...». Списали их только в 1911 году, когда по Мировому океану уже вовсю шелестели винтами расплодившиеся в Англии, а затем и в других странах мощные и неутомимые монстры - дредноуты… Прошло еще несколько лет. И у новых проектов этих самых дредноутов появился любопытный элемент внешней конструктивной защиты от пробоин ниже ватерлинии, отдаленно напоминающий по форме округлые бока «камбалы» от злосчастной «Ливадии». Называется – були... Время ходит по кругу? P.S.: А Айвазовский все-таки нарисовал «поповку» - недели через две после того, как в первый раз увидел. Отходчивый по характеру, прославленный живописец не умел долго обижаться… Картина и по сей день экспонируется в Морском музее Санкт-Петербурга.

Пароход Добровольного флота «Рязань» 1 В ночь на 4 августа 1914 года погода в Цусимском проливе была совершенно омерзительная. Нервный южный ветер шатался меж корейскими и японскими берегами, тоскливо завывая над глубокой водяной могилой моряков, убиенных в этих краях еще в минувшую войну. Косой холодный дождь сыпался в тяжкие, свинцовые волны, навстречу дождевым зарядам снизу молочными пластами вставал мокрый туман. Мутная луна в широком белесом ореоле временами выглядывала из туч, словно со дна глубокого гнилого болота. А тут еще третьего дня опять началась война!.. И в этой отвратительной мути, где с ходового мостика подчас не видно в тумане даже собственного гюйсштока, тяжело переваливался на тугих черных волнах русский пароход Добровольного флота «Рязань». Несколько дней назад он стоял в Нагасаки – вместе с двумя такими же, как он, «добровольцами», и готовился к переходу во Владивосток. И капитана «Рязани» Петра Петровича Аузана вызвали к агенту Добровольного флота каперангу И.Г.Скальскому. Скальский показал английскую газету с реляциями о начале боевых действий, приказал принять на борт 80 душ пассажиров – как военных, так и штатских лиц, а также порекомендовал при переходе держаться японского берега. Япония еще пребывала в состоянии нейтралитета, а если бы и собралась вступать в войну, то, согласно международным договорам, наверняка поддержала бы Антанту. - В японских водах вас не тронут германские рейдеры. Говорят, они уже дежурят в проливе. Кто говорит, агент не уточнил… Впрочем, рейдеры действительно были. Вернее, только один рейдер. На четвертые сутки войны его имя еще не было известно всему миру. Это будет потом – шум в газетах, громкий счет захваченного и потопленного «тоннажа», звучные красивые прозвища – «Артист», «Лебедь Востока». А на закате 31 июля 1914 года с германской колониальной станции Циндао вышел еще безвестный легкий крейсер «Эмден», один из четырех разведчиков Восточно-азиатской эскадры графа фон Шпее. И целью его одиночного плавания была охота на неприятельские транспорты. Утром 2 августа крейсер принял на свои тонкие антенны шифрованную телеграмму с мобилизационным приказом и объявлением состояния войны с Россией и Францией. Телеграмма гласила, что боевые действия можно открывать со следующих суток. К вечеру пришла еще одна депеша – германский консул в Японии сообщал, что русские крейсера Сибирской флотилии «Аскольд» и «Жемчуг» еще не покидали сонного рейда города Владивостока, а в Нагасаки готовятся к переходу в Россию три парохода Добровольного флота. «Доброволец» - жертва не слишком удобная. Они в большинстве своем созданы для переоборудования во вспомогательные крейсера. Достаточно быстроходные для своего класса, красивые, мореходные пакетботы. Под гладкими настилами их тиковых палуб даже установлены особые подкрепления – чтобы облегчить установку вооружения. Со времен Русско-Японской войны известен случай, когда такие пароходы - «Рион» и «Терек» - под видом гражданских судов преодолели запретные для русских боевых кораблей проливы Босфор и Дарданеллы. А потом извлекли из своих глубоких трюмов припрятанные до поры пушки, установили вдоль бортов – и сами стали вольными охотниками в океане, проделав часть огромного пути через океан вместе с эскадрой адмирала Рожественского – той самой, что впоследствии была наголову разгромлена японцами здесь, под Цусимой… Как доносила «Эмдену» германская агентурная разведка, те русские пароходы, что стояли в японских портах, вооружены еще не были. Значит, стоило попытаться их поймать. Из Нагасаки во Владивосток самый короткий путь – через воды злосчастной Цусимы. И десять против одного, что в обход, через Шикотан, мимо захваченного в минувшую войну японцами Сахалина, пароходы не пойдут… Ждать их надо здесь, в Цусиме! 2 Расчет командира «Эмдена», фрегаттен-капитана Карла Мюллера, оказался верным. Пароход «Рязань», тяжко вспарывая тупым форштевнем тугую мрачную волну, вторые сутки блуждал в непогоде. Восемьдесят его пассажиров жестоко страдали от качки. Пароход шел полным ходом, соблюдая «частичную светомаскировку» - зажжены были только топовые огни на фок-мачте. К четырем часам утра, несмотря на летнее время, горизонт не обнаруживал еще ни следа рассвета. Хотя, «горизонт» - это слишком сильно сказано. В мутных пятнах непогоды свинцовые небеса сливались с морем серой полосой. Второй помощник капитана, остзеец Гирт-Теодор Гейнсберг, стоявший «собачью» вахту, велел не гасить огней - «во избежание столкновения с парусными судами и рыбаками, которых бывает здесь большое количество». Впрочем, со вчерашнего утра никаких рыбаков ходовая вахта «Рязани» не видела. И кому придет в голову рисковать жизнью в такой шторм ради сотни-другой фунтов тощей сельди?.. Курс «Рязани» лежал примерно в пяти милях от острых черных скал Дажелета, иначе называемого на карте островом Цусима. По идее, остров должно было уже быть хорошо видно. Но Небесная канцелярия, видимо, еще не исчерпала к утру свои обширные запасы тумана и дождевых зарядов. К семи часам вышел на мостик капитан, посмотрел штурманскую прокладку курса на карте, одобрил решение своего второго заместителя, покурил у фитиля на баке и снова спустился в свою каюту – досыпать... А что? Да, шторм, да, поход выдался непростой в навигационном отношении, но опытного человека такими «чудесами» не удивишь. Все идет своим чередом, и война еще кажется безмерно далекой в этих неприветливых водах. Есть время отдохнуть – значит, надо его использовать. Около 7 часов наконец-то видимость слегка улучшилась. Штурмана уточнили координаты парохода по береговому ориентиру – открывшейся на траверзе далекой черной скале, которой оканчивается остров Дажелет с севера. И тут справа впереди словно мазнули по белесому горизонту бурым пятнышком дыма… Этот дым вырывался из трех длинных тонких труб маленького белого крейсера. И крейсер этот, без сомнения, направлялся прямо к «Рязани», ориентируясь на те самые топовые огни, что должны были предупреждать японских и корейских рыбаков о приближении парохода. Из воспоминаний вахтенного рулевого «Рязани» Осипа Шишкина: - Сменилась вахта. На мостик вышел Петр Вильгельмович Мюллер – третий помощник капитана. Когда уточняли курс, наблюдатели в бинокль увидали крейсер. Да уже и простым глазом было видно, что крейсер этот идет на нас. Наш старпом Клайда поспешил будить капитана. Капитан пришел, выругался, дал команду «лево на борт, самый полный» - чтобы мы шли прямо к Цусиме. Впоследствии капитан «Рязани» П.П.Аузан утверждал, что заметил «Эмдена» с расстояния чуть ли не 8-9 миль. Но по условиям видимости это никак не получается… Есть старое рейдерское правило: призуя неприятельский транспорт, нужно непременно предупредить его всеми наличными средствами связи, чтобы он вел себя мирно и дал провести досмотр. Но если при первом визуальном контакте транспорт начинает попросту драпать, стало быть, ему есть что скрывать! Как правило, бегать от легкого крейсера – занятие совершенно дурное. Но у «Рязани» шансы, в принципе, были. Совсем уж полных тихоходов среди «добровольцев» не держат. А этот пароход был спущен на воду в 1909 году на германской верфи Шихау, и согласно проекту, должен был развивать скорость до 16 с половиной узлов. Конечно, любой легкий крейсер в этих водах, кроме самых старых или имеющих безнадежные повреждения ходовых систем, бегает быстрее. Но, рискнув и постаравшись, как следует, можно было успеть укрыться в нейтральных водах, где рейдерам ловить кого-либо запрещено международными законами… «Эмден» по проекту рассчитывался на предельный ход 23 узла, а на Нейкругской мерной миле в свое время показал 24, 1 узла, причем, блестяще сдал и испытания на выносливость, в течение шести часов поддерживая скорость, близкую к полной. Это было, правда, в 1908 году, при вступлении «Эмдена» в строй. С тех пор, конечно, немало миль было намотано на лаге. Но не зря подмечено: при отсутствии систематических сверхнагрузок, аварийных ситуаций и боевых повреждений аккуратно сработанные механизмы прирабатываются в естественном режиме – и на третьем-пятом году службы практические скоростные данные корабля порой оказываются лучше испытательных. Осенью 1914 года «Эмден» был, что называется «на пике формы», когда машины уже приработались, а износ их еще не наступил. Бродяжья рейдерская жизнь еще не измотала вольного охотника. И теперь, опознав свою жертву, он, видимо, был совершенно уверен, что догонит ее без особого труда. Через пять минут после того, как «доброволец» принял решение бежать в нейтральные воды, «Эмден» открыл огонь. Честно говоря, эта стрельба была более для острастки: дистанция еще не позволяла поразить транспорт из 105-миллиметровых орудий. Высокие белые всплески вставали кабельтовых в двадцати за кормой суетливо улепетывающего транспорта. И всякий раз при падении снаряда в воду, несмотря на то, что явной опасности, вроде как, и не было, пароход рыскал на курсе и даже немного ускорял свой лихорадочный бег. 3 Из труб «Рязани» сваливалась назад густая черная грива дыма. И в этом дыму, мешавшемся со вновь зарядившим холодным дождем, «Эмден» порой совершенно терялся из виду. Но не отставал: впопыхах транспорт так и не погасил огней, так что ориентир для крейсера оставался вполне заметный. Тугая волна била под крамбол, как боксер в грушу – методично и крепко. В душном полумраке котельных отделений обливались потом изнемогающие кочегары. В разверстые пасти алых топок лопата за лопатой летели сверкающие чернотой комья угля. Второй механик «Рязани» Коновалов распорядился будить кочегарную и машинную подвахту, подменять уставших. На подшипники валов галонными бочонками лили масло. В жару у котлов молодым, непривычным к такому авралу матросам подчас становилось дурно, и тогда обморочных на руках выносили наверх, клали прямо на палубе на расстеленный мокрый брезент – охолонуть. Парни приходили в себя, окатывались холодной водой из брезентового ведра – и снова спускались в свой душный котельный ад. На ходовом мостике на чем свет бранилась наблюдательная вахта: - Вот же прицепился, как репей к барбосу, матушку его! А почти не видимый за дымами хитрый маленький враг все не унимался. Белые всплески ложились ближе и ближе. Но ближе становился и черный, отполированный злыми ветрами острый отрог Дажелета… Вот она – суть рейдерской охоты. В предельном напряжении совершенных машин и живых человеческих мускулов и нервов. Когда вопрос победы или поражения может быть решен лишним десятком оборотов винта по показаниям тахометра, единственным удачным выстрелом, единственным вовремя сказанным словом усталого офицера на мостике. Погоня шла уже час. «Эмден» быстро нагонял. Да иначе, собственно, и быть не могло – фактическое превосходство крейсера в скорости в иллюминатор не выкинешь… «Рязани» еще повезло, что погода была столь прескверной: мореходные данные у немецких легких крейсеров, честно говоря, не лучшие. По крайней мере, не такие, как у крупного океанского пакетбота. При движении под углом ко встречной волне скорость несколько теряется. Так что по спокойному морю эта дикая гонка наверняка не продлилась бы и 20 минут… Страшнее всего приходилось кочегарам и механикам русского парохода. Не видя обстановки, подгоняемые лишь приказами с мостика «поддать еще» и «держать самый полный во что бы то ни стало», они теперь еще и слышали близкие разрывы в воде. И далеко не всегда могли понять, отчего это «Рязань» вздрагивает всеми шпангоутами. Порой из машинного люка поднималась чья-нибудь взмокшая стриженая голова в сбившейся на затылок мятой «рабочей» бескозырке. И над палубой громко разносился почти панический вопрос: - В нас что, попали? Пока еще не тонем?.. «Эмден» уже немного подвыдохся, уголь у него был паршивый, китайский, котлы начали зашлаковываться. Но не бросать же наполовину сделанное дело! И было уже больше девяти утра, когда, наконец, 105-миллиметровый снаряд обрушился «Рязани» прямо под корму. Корпуса, правда, не повредил, лишь окатив ют не по-летнему ледяными потоками. Но следующий залп германского крейсера точно лег бы уже попаданием… 4 Истошно и тоскливо, словно с досады, что убежать все же не удалось, пароход взвыл сиреной и начал сбрасывать ход. Погоня кончилась, начинался второй акт классического рейдерского представления – переговоры и досмотр призованного судна. «Эмден» осторожно подобрался на 25 кабельтовых и, сужая круги возле застопорившего машины и легшего в дрейф «добровольца», продолжал иногда вяло постреливать. Впрочем, опять больше пугал, прицеливаясь выше надстроек: всплески теперь уже ложились перелетами. Один снаряд свистнул прямо над мостиком «Рязани». Другой пролетел над головами взволнованных пассажиров, высыпавших на палубу – посмотреть на германский крейсер. Петр Петрович Аузан приказал дать еще несколько громких, протяжных гудков. Сигнал рейдеру: мол, прекрати стрельбу, я сдался и готов тебе подчиниться… Тот поверил. Прижал тонкие стволы по-походному, «в диаметральную плоскость», без опаски подбежал и развернулся в паре сотен метров от высокого черного борта своей жертвы. Только теперь наблюдатели «Рязани» разобрали на его сигнальных талях флажное сочетание в международном коде: - Требую немедленно остановиться! Честно говоря, этот сигнал уже минут десять как можно было спустить! - И так встали, - в мегафон ответил Аузан, нимало не заботясь о том, понимает ли собеседник по-русски, - что теперь?.. «Эмден» отреагировал новым сигналом: - Готов оказать содействие водоотливом и буксировкой. По всей видимости, свой последний выстрел, пришедшийся под корму пароходу, он считал более удачным, нежели на самом деле, и приписал остановку «Рязани» повреждению винтов. - Да уж спасибо! Обойдемся как-нибудь, - пробормотал Аузан, - поднимите этому: «В помощи не нуждаемся»! В 9 часов 25 минут к правому трапу «Рязани» подвалил первый гребной баркас, битком набитый германскими моряками. И невысокий очкарик в форме обер-лейтенанта отрекомендовался капитану как начальник призовой партии, уполномоченный фрегаттен-капитаном Мюллером досмотреть пароход. Тридцать душ призовой команды, считая с самим обер-лейтенантом Р.Лаутербахом, инженер-механиком «Эмдена» и военврачом, - вполне достаточно для того, чтобы за час провести полный обыск парохода. Но сначала следовало заняться некоторыми необходимыми формальностями. Лаутербах потребовал чтобы его проводили в радиорубку и добросовестно сгреб в планшет все до одной найденные там бумаги – в том числе и шифровальные книги. - А теперь мне бы хотелось видеть вашего радиста. Капитан Аузан пожал плечами: - У нас его нет. Депеши, как правило, я шифрую лично, а передает кто-нибудь из моих помощников. Лаутербах удивился, но виду не подал. Мало ли, может, у русских в этих краях действительно нехватка специалистов для работы с радиостанцией. - Предоставьте нам список ваших пассажиров. Мы должны выяснить, нет ли среди них лиц с дипломатической неприкосновенностью, которых следует отослать домой через нейтральный порт, а также военных, подлежащих отправке в лагерь для пленных. - Извините, но списка нет. Я лишь накануне ухода из Нагасаки выяснил, что у нас будут в этом рейсе какие-то пассажиры. - А теперь спустите русский флаг и поднимите германский. Ваш пароход конфискован и будет отведен на колониальную станцию Циндао. - А вашего флага тоже нет. Не запаслись как-то! Наш, уж коли хотите, спускайте сами, но поднять вместо него будет нечего, - усмехнулся Аузан. Обер-лейтенант Лаутербах всерьез заподозрил, что русский капитан изволит над ним издеваться. И велел перерыть флажный ящик «Рязани». Но среди пестрых лоскутов флагдуха, ворохом выложенных прямо на мокрую палубу, нужного действительно не оказалось. - Я же говорю – нету! Или у вас есть снования мне не верить? – капитан Аузан улыбался германскому офицеру в глаза. Десять минут назад он приказал под шумок утопить список пассажиров, поскольку среди них было несколько флотских курсантов, подлежащих пленению, а своему помощнику, исполнявшему роль радиста, приказал переодеться в замызганную машинным маслом рабочую куртку механика и спуститься в трюм – с глаз подальше. За германским флагом послали шлюпку на «Эмден». За штурманский стол встал немецкий офицер. В котельное отделение и к машинам спустилась вооруженная охрана. Далее Лаутербах предложил русскому капитану самому вести свой пароход в Циндао, но Аузан ответил, что при сложившихся обстоятельствах считает себя уже не капитаном, а арестантом. И вполне удовлетворится ролью пассажира. Спустившись в свою каюту, капитан заперся там на ключ и лег на койку с книгой в руках, намереваясь остаток похода провести в уединении и праздности. Но остальным русским морякам деваться было некуда, пришлось выполнять распоряжения германского офицера. Кстати, сам Роберт Лаутербах в мирное время был капитаном гражданского флота, водил почтовый пароход Гамбург-Американской линии. Он довольно быстро нашел общий язык с вахтенными «Рязани» - остзейцами Гейнсбергом и Мюллером. Некоторая часть технической документации построенного в Германии парохода была продублирована по-немецки, так что за освоением особенностей управления тоже дело не стало. 5 Через час после того, как Лаутербах поднялся на борт захваченного парохода, «Рязань» дала ход и медленно потащилась в кильватер германскому крейсеру – в обход Цусимы, в Циндао. Из воспоминаний рулевого «Рязани» Осипа Шишкина: - Немцы с нами обращались хорошо, и даже дружески. Гейнсберг переводил для нас, что говорит начальник призовой партии. Кто из команды знал по-немецки, свободно общались с нашими завоевателями. И, между прочим, узнали от них, что шансов дойти до места, не будучи обнаруженными, у нас было немного: весь пролив уже несколько дней прочесывает многочисленная эскадра немецких крейсеров. Эту информацию подтвердил и Лаутербах, в невинной болтовне у фитиля на баке, в красках расписав русским морякам, как третьего дня «Эмден» расстался у входа в пролив с «Лейпцигом» и «Нюрнбергом». Откровенно говоря, это была «деза» чистой воды. Но чтобы в дезинформацию поверили, иногда надо вплести в тонкий узор лжи немного правды... - Знаете, как мы вас нашли? Время, когда пароход покинет Циндао, нам сообщил германский консул в Нагасаки. А насчет вашего курса, так здесь все еще проще. Вы ведь при выходе 31 июля из Шанхая в Нагасаки брали лоцмана? - Брали. Из немцев был. Йозеф Янеке зовут. - Он – наш агент, и скопировал ваши карты – со стандартными маршрутами, которых традиционно придерживаются русские транспорты. Кстати, он сообщал, что с вами был еще один пароход, «Симбирск». Где он? - Бог ведает! Когда уходили, в городе оставался. - Но ведь у него такой же приказ, как у вас, не так ли? - Бог ведает… Впрочем, врал не только Лаутербах, врали и русские моряки. Они почти радостно сообщили начальнику призовой партии, что за пару часов до захвата слышали в эфире переговоры французских броненосных крейсеров «Дюпле» и «Монткальм». Только французов здесь «Эмдену» и не хватало. Старые броненосные крейсера, ветераны этих вод, без проблем могут справиться с мелким рейдером, вооруженным 105-миллиметровыми пушками. Если, конечно, найдут. Если догонят… Сообщение вынудило «Эмдена» отказаться от идеи поймать еще один русский пароход и прибавить ходу в сторону Циндао. Кстати, «Дюпле» в это время преспокойно коптил серые небеса на внешнем рейде Гонконга. Вчера он погрузил уголь, закончил выщелачивание котлов, и после авральных работ, как полагается, отпустил в увольнительную чуть ли не треть экипажа. Война? Ну, допустим, война! Что же, парням теперь и на берег не ходить?.. «Монткальм» тоже в последний раз видал эту Цусиму примерно год назад. Теперь он в мутной пелене тропического ливня вел с Маркизских островов к Таити французский транспорт, и знать не знал, что имя его поминают в досужих сплетнях у фитиля – на борту призованного русского парохода. «Эмден» постоянно прослушивал эфир, и в ночь с 4 на 5 августа перехватил нешифрованную радиограмму от «Дюпле», адресованную почтовому пароходу «Амазон»: - Немецкий крейсер блокирует Цусимский пролив. Немедленно вернитесь в порт Кобе. Так и выяснилось, что «Дюпле» не покидал Гонконга. Но одновременно и стало ясно, что местонахождение «Эмдена» кто-то все-таки выдал. Тут уж явно не до продолжения охоты! Фрегаттен-капитан Мюллер велел идти ночью, соблюдая полную светомаскировку, предельным для «Рязани» шестнадцатиузловым ходом. К рассвету 6 августа маленький конвой благополучно прибыл на внешний рейд порта Циндао. 6 Здесь «Эмдена» ждали корабли германской Восточно-азиатской крейсерской эскадры, и флагман – броненосный крейсер «Шарнхорст» - сигналом поздравил своего разведчика с первым захваченным призом. Однако правомерность захвата, согласно закону, требовалось еще доказать в призовом суде. Поэтому на следующий день к восьми утра, когда в городе начали работать правительственные учреждения, капитана Аузана вызвали в судебное представительство. И старый сухощавый чиновник с выправкой отставного военного – здешний призовой следователь – начал через переводчика задавать весьма неприятные вопросы. - Вы утверждаете, герр капитан, что подверглись захвату рейдера в водах нейтрального на данный момент государства – Японской империи. Будьте добры, отметьте на этой карте точное место, где вас остановил крейсер! - Точное? Но для этого мне бы понадобился судовой журнал и наши штурманские записи. А ваш офицер их отобрал... - Назовите хотя бы примерные координаты. - У северной оконечности острова Дажелет. - В скольких милях от северного рога? - Для точной цифры мне опять же нужны мои записи. - В донесении уважаемого командира крейсера «Эмден» Карла Мюллера указывается, что в территориальные воды Японии вы не вошли. Это подтверждает и запись в журнале крейсера. Вы считаете, что герр Мюллер намеренно исказил документы своего корабля? - Нет. Но… - Вот и у нас нет оснований утверждать, что он в чем-то не точен. Захват был признан правомерным. Русскому экипажу и пассажирам предложено было немедля собрать вещи и разместиться под охраной на берегу – в одной из пустующих казарм германской крепости. Дамам отвели отдельные помещения. К обеду выдали пайковый хлеб в обертке из пергаментной бумаги, содовую воду и вино. Впрочем, столь скудный стол был ненадолго: уже 8 августа, собрав своих невольных гостей в столовой местной китайской школы, представитель призового суда предложил им на подпись официальный пакт о неучастии в боевых действиях против Германии. Пакт подписали все – даже давно переодевшиеся в штатское слушатели морской школы. После этого все русские получили билеты на поезд с пересадкой и отбыли во Владивосток… 7 … Форпост Российской Империи на Дальнем востоке жил в это время слухами. В город из Нагасаки благополучно прибыли двое других «добровольцев» - пароходы «Симбирск» и «Киев» - и спокойствие своего путешествия приписали тому, что якобы, зловредного рейдера, поймавшего их сотоварища, уничтожил вышедший накануне в море крейсер «Аскольд». Находились даже «очевидцы», утверждавшие, что во время перехода слышали отдаленную канонаду и наблюдали вспышки орудийных выстрелов на горизонте. Возвращения «Аскольда» ждали с нетерпением. Контр-адмирал М.Ф.Шульц, боевой офицер, некогда в Порт-Артуре командовавший крейсером «Новик», а ныне исполняющий обязанности начальника русских морских сил во Владивостоке, приказал готовить сухой док к возможному ремонту крейсера. Резонно предположить, что если «Аскольд» ввязался в бой и утопил германский крейсер, то этот бой был жарким, и враг в долгу не остался… Слух о сражении неожиданно подтвердил… русский консул в Пекине Граве, который 6 августа телеграфом послал Шульцу запрос о подробностях боя «Аскольда» с немцем и интересовался, сохранил ли флагман русской Сибирской флотилии боеспособность, и не требуется ли ему содействие ремонтными средствами. Значит, о бое знают уже и в Китае?.. «Аскольд» даже принял на радио несколько депеш, где самые разные агенты, торговые представители и прочие малосведущие в военных делах люди поздравляли его с «успешным уничтожением опасного противника». И большого труда стоило убедить всех этих сплетников, что никакого боя не было вовсе. Телеграфная станция во Владивостоке надрывалась: - Срочно. Секретно. Командующему Сибирской флотилией. Информация русского консула в Цуруге. Получено в 2 часа 20 минут пополуночи 24 июля (по старому стилю – прим. автора). Группа германских крейсеров проследовала Корейским проливом… Старший адъютант Генерального штаба подполковник Родкевич. - Срочно, секретно. Командующему Сибирской флотилией. Пароход Добровольного флота «Рязань» на пути Нагасаки - Владивосток захвачен германским крейсером «Эмден», приведен в бухту Киао-чау. Консул в Шанхае Гроссе. - Срочно. Секретно. Командующему Сибирской флотилией Шульцу. Милостивый государь! Требую пояснений по случаю захвата немцами парохода «Рязань». Начальник Морского генерального штаба А.И.Русин. - Срочно. Секретно. Нагенмору Русину. Полагаю, пароход «Рязань» захвачен потому, что командир его пошел почему-то к корейскому берегу. Считаю, что сделано намерено. «Рязань», «Симбирск» вызвал из Нагасаки для обращения во вспомогательные крейсера. «Киев» вовсе не вызывал, пришел самочинно. № 258. Шульц. - Срочно. Секретно. Командующему Сибирской флотилией Шульцу. Милостивый государь! По докладе Морскому Министру Вашей телеграммы № 258, о захвате парохода Добровольного Флота «Рязань», Его Высокопревосходительство, обратив внимание на выражение: «считаю, что сделано намерено», находит необходимым знать, какие соображения приводят Вас к заключению, что пароход «Рязань» был «намеренно» направлен к неприятелю. Прошу Ваше Превосходительство принять уверения в совершенном уважении и преданности. А. Русин». Пока шла переписка, выяснилось, что «Эмдена» в Циндао уже нет, и куда он подался, никто не знает. Растворились в океанских просторах и остальные крейсера Восточно-азиатской эскадры. А если рейдеров нет на стоянке, и некому сказать, где они, значит… Морские коммуникации замирают. Транспорты забиваются по бухтам и требуют конвоя вооруженной силой, фрахт коммерческих пароходов дорожает до небесных высот, страховые суммы тоже взлетают, торговля и колониальное снабжение становятся скудны, фактории несут громадные убытки. И еще поискать придется такого капитана, чтобы, несмотря на риск захвата, согласился выйти в рейс! 8 В полдень 17 августа поездом команда «Рязани» прибыла во Владивосток. И сразу же началось обстоятельное расследование по поводу захвата парохода. Удивительно, но факт: в штабе Сибирской флотилии капитан Аузан «вспомнил» и указал точку ареста своего судна «самым точным образом» - как 34° 45' северной широты 128° 28,5' восточной долготы. А по данным командира «Эмдена», оставшимся в призовом суде Циндао, захват произошел в координатах 35° 5' северной широты и 129° 39' восточной долготы. То есть, более, чем в 26 с половиной милях от северной оконечности острова Дажелет. Кто прав? Рискнем предположить, что, как ни странно, все-таки «Эмден». В пользу этой версии говорит всего один факт, но зато весьма «увесистый». Дело в том, что точка, указанная русским капитаном (заметьте, указанная по памяти!) приходится на мелководную, изобилующую подводными камнями, мелями и прочими досадными навигационными неудобствами бухту Тхоньен у корейского берега. Интересно знать, почему это «Рязань», носясь в условиях ограниченной видимости по этим водам со скоростью, превышающей 16 узлов, благополучно оказалась в Циндао, а не повисла беспомощно на какой-нибудь скале… Да и крейсер при его осадке в 5,5 метра, рискни он влететь в эту бухту ночью в погоне за транспортом, вряд ли и сам избежал бы подобной участи. Кстати, при повторном допросе капитан Аузан заявил, что поначалу ошибся в определении долготы на целый градус… Видимо, успел карту посмотреть, и понял, куда на словах «загнал» свой злосчастный пароход! 18 августа 1914 г. представитель Добровольного Флота во Владивостоке сообщал телеграммой в Санкт-Петербург: - Пароход «Рязань» взят в нейтральных водах. Широта 34 градуса 45 минут Nord, долгота 129 градусов 28,5 минут Ost. Послу в Токио сообщено место захвата. Примем поправку к сведению и снова взглянем на карту. Расстояние между точкой захвата по данным «Рязани» и по данным «Эмдена» составляет около 22 миль. Петербургский исследователь морской истории Андрей Невский предполагает, что, коль скоро дистанция визуального контакта парохода с рейдером составляла 8 - 9 миль, а погоня продлилась около часа, «то все встает на свои места. Очевидно кочегары «Рязани» «шуровали» так, что она дала гораздо больше своих контрактных 16 узлов, по крайней мере, 18,5 узла, иначе «Эмден» догнал бы ее раньше чем через час!». Позвольте не согласиться! Как говориться, выше головы не прыгнешь. Предельный ход «добровольца» выясняется на испытаниях, по режиму похожих на испытания боевых кораблей. «Рязань» на испытаниях дала 16,4 узла. И намного превысить в практических условиях этот результат невозможно. Для увеличения скорости на два – два с половиной узла относительно испытательного результата, должна или волшебным образом улучшиться гидродинамика корабля, или ни с того ни с сего возрасти мощность машин. Причем, возрасти раза в полтора. Кстати, когда «Эмден» получил ложное сообщение о присутствии в проливе французских броненосных крейсеров, он требовал от «Рязани» сделать семнадцать узлов. Не вышло! По свидетельству германского инженера-механика, принимавшего участие в призовании парохода, русский старший механик ответил ему: - Такового хода дать мы не в состоянии, поскольку команда утомлена штормовым переходом, некоторые кочегары настолько устали, что больны и заменены матросами с верхней палубы. Уголь оставлял желать лучшего. Котлы перебирались в последний раз весной. Все лето 1914 года пароход вел типичный образ жизни обычного грузопассажирского судна на океанских маршрутах, а не готовился к борьбе за первый приз на международной регате. Так что, давайте не будем о восемнадцати с половиной узлах! А что касается утверждения, будто «иначе погоня не продлилась бы долго», то не стоит сбрасывать со счетов шторм. «Эмден», несмотря на то, что является строевым легким крейсером военного флота, все-таки значительно уступает в мореходности трансокеанскому пакетботу, каковым была его жертва. Потеря скорости у высокобортного крупного парохода будет на волне значительно меньше, чем у довольно плоского по силуэту и острого обводами крейсера водоизмещением 4 200 тонн, изначально предназначенного своими конструктивными особенностями в основном для действий в Северном море. Скорее всего, скорость по показаниям тахометра «Эмдена» и его фактический ход различались на несколько узлов. Потому и гнаться за «Рязанью» пришлось дольше… Единственное, в чем можно упрекнуть командира «Эмдена», так это в непредоставлении штурманских документов «Рязани». А.Невский предполагает, что таким образом Мюллер пытался скрыть истинные координаты захвата. Но дело в том, что рейдер обязан предоставлять призовому суду именно свои штурманские записи. А трофейные документы отдает лишь в случае официального запроса из суда. Судья в Циндао, помнится, об этом не просил… Да и были ли эти документы в самом деле все захвачены, или хотя бы часть из них постигла судьба списка пассажиров? В конце концов, кинуть за борт вахтенные записи при приближении рейдера – совершенно естественное движение. 9 Можно ли было «Рязани» каким-то образом избежать захвата, раз уж не удалось сбежать? Наверное, можно. Но только ценой собственной гибели. Военная история знает прецеденты, когда пойманные рейдерами транспорты оказывали активное сопротивление. Например, в русско-японскую войну остановленный броненосным крейсером «Громобой» английский транспорт-контрабандист кинулся на своего «оппонента» с намерением нанести таранный удар, и только великолепная реакция вкупе с неплохой маневренностью позволила рейдеру увернуться. «Эмден», конечно, втрое меньше «Громобоя» по водоизмещению, и, естественно, на порядок более ловок в маневрировании, но если при дистанции в 20 кабельтовых, с которой «Рязань» читала его сигнал «требую остановиться», не стопорить машины, а полным ходом повернуть рейдеру навстречу, в ночной темноте шанс успеть его стукнуть есть. Стать для такого крейсера в начале войны в ремонт на заштатной колониальной станции – это почти наверняка значит «засесть» в доке очень надолго. Учитывая план Японии при удобном случае захватить Циндао, «Эмден» мог в этом случае только погибнуть при обороне крепости. Инженер-механик захваченного парохода утверждал при расследовании дела во Владивостоке, что у «Рязани» было время принять и иные меры против захвата. Например, попросту открыть кингстоны, пересадив сначала пассажиров, а потом и экипаж в шлюпки. Тридцать матросов десантной партии вряд ли смогли бы помешать в этом 150 душам собственного экипажа «Рязани». В этом случае, согласно международному законодательству, «Эмден» был обязан воспринимать русских не как потенциальных пленников, а как терпящих бедствие в штормовом море. И должен был непременно шлюпки подобрать. Кстати, наверняка и подобрал бы! Вся дальнейшая боевая биография этого рейдера свидетельствует, что, несмотря на хитрую практику работы под чужими флагами, в остальном «Эмден» законы соблюдал. Например, в Пенанге, где рейдер потопил на стоянке русский крейсер «Жемчуг», на выходе из базы дежурный французский миноносец «Мюске» бросился на немца в торпедную атаку и был им расстрелян. Так, не взирая на присутствие на рейде других неприятельских миноносцев, «Эмден» остановился, чтобы вытащить из воды французских моряков. На следствии Петра Петровича Аузана спросили, почему он не отдал приказа затопить пароход. Ответ стоит того, чтобы быть приведенным на этих страницах: - Никаких мер к приведению «Рязани» в негодность я не принимал, так как считал, что раз я убегал от них и потопил бы или испортил пароход, то я и команда явились бы ответственными перед германцами. А.Невский утверждает также, что русский капитан не хотел рисковать жизнями своих пассажиров и матросов при посадке в шлюпки в условиях шторма. А то он не рисковал этими жизнями, отдавая приказ полным ходом бежать от крейсера прочь! Вряд ли найдется в мире хоть один рейдер, который в этом случае не станет стрелять… Скажем откровенно: если бы «Рязань» не остановилась при сокращении дистанции, столь хороший стрелок, как «Эмден», и в условиях ограниченной видимости попросту прикончил бы ее. И без человеческих жертв тогда никак бы не обошлось! 10 Между тем, подробно осмотрев в Циндао захваченный пароход, германские специалисты пришли к выводу, что он годен к военной службе в качестве вспомогательного крейсера. На колониальной станции не первый год без толку прожигала уголь устаревшая тихоходная канлодка по имени «Корморан». От этого старика, подлежавшего теперь разоружению, пароход и унаследовал восемь неплохих 105-миллиметровых пушек, пару дальнобойных прожекторов, а также имя и германский военный флаг. Уже 7 августа в порту при большом стечении германских поселенцев состоялась торжественная церемония передачи флага канонерки новоиспеченной «боевой единице» кайзеровского флота, и на мостик «Рязани» встал бывший командир старого «Корморана», корветтен-капитан Адальберт Цукшвердт. Экипаж для нового вспомогательного крейсера составили моряки той же канонерки, а также резервисты из команд канонерских лодок «Ильтис» и «Фатерланд». Всего назначено было 17 строевых офицеров, 8 корабельных специалистов, среди которых – механики, подшкипер и врач, 218 душ нижних чинов, а также 15 наемных слуг - 11 новогвинейцев и четверо китайцев-чернорабочих. Боезапас погрузили со старого «Корморана». На портовых складах выписали две тысячи тонн хорошего «боевого» угля. На пять недель плавания запаслись крупой, солониной и сухарями. Все! Пора в поход, и 10 августа в полдень вспомогательный крейсер «Корморан» в сопровождении миноносца «S - 90» покинул Циндао. Миноносцу предстояло вывести пароход в открытое море и вернуться в город. А сам «Корморан» должен был найти вышедшую ранее крейсерскую эскадру графа Шпее и получить от адмирала распоряжения для дальнейшего участия в боевых действиях. Шутка ли дело – найти своего флагмана, если в данный момент этот флагман тщательно запрятался! Цукшвердту было известно только то, что «Шарнхорст» и его напарник «Гнейзенау» пока не выходят в радиоэфир, не призуют встречных пароходов и вообще всячески стараются не выдавать своего присутствия в регионе. Выждать время, пока вышедшие на поиски эскадры британские и русские корабли потеряют след, а потом уже действовать – вполне логичное решение германского адмирала. Особенно с учетом того, что нейтральная пока Япония уже ведет переговоры о вступлении в войну на стороне Антанты… 11 Утро 11 августа застало «Корморана» на линии Куре-Шанхай. В мирное время это была весьма оживленная транспортная магистраль. Но теперь свинцовые воды были пустынны: ни дымка на горизонте! Сутки проболтавшись на заброшенной трассе и никого не встретив, вспомогательный крейсер решил пойти к острову Лиу-Киу. Но в 10 часов утра 12 августа заметил два густых бурых дымовых шлейфа на горизонте. Англичане? Немцы? Оказалось, японцы. Некрупные транспорты британской постройки, уже в возрасте и значительно уступающие бывшему русскому «добровольцу» в скорости хода, но зато радиофицированные. Ловить или не ловить? Формально они - еще нейтралы… Не желая искушать судьбу, «Корморан» шмыгнул в плотную муть непогоды к востоку от пути на Шанхай. Ночью у острова Лиу-Киу «Корморан» едва ли не нос к носу вышел на японский легкий крейсер «Тоне», который неспешно патрулировал эти воды с четырьмя миноносцами. Бежать, немедленно бежать! Благо ночная темнота играла на руку германскому кораблю. Тяжела судьба скромного вооруженного парохода в кишащем настоящими крейсерами регионе! Всех подряд бояться приходится, даже нейтралов. Не прибьют – так раззвонят на все море, где его можно найти и прибить... Перехватив в эфире переговоры между англичанами и японцами, «Корморан» выяснил, что германская ретрансляционная телеграфная станция на острове Яп уже выведена из строя британскими крейсерами. Однако, телеграфный кабель, идущий по морскому дну, перерезан еще не был. А значит, станцию будут восстанавливать, и какую-никакую информацию по поводу окружающей обстановки можно будет все-таки получить. Именно на острове Яп «Корморан» получил наводку для встречи с двумя германскими угольными транспортами «Алерс» и «Геттинген». Угольщиков как раз вызвал «Шарнхорст», который вместе с соратниками планировал бункеровку в лагуне уединенного атолла Маюро. Примкнув к чумазым углевозам, вспомогательный крейсер рассчитывал вместе с ними найти свою эскадру. Но утром 16 августа вся троица угодила в полосу совершенно некстати разразившегося урагана. Это действительно страшно, когда среди бела дня над головой наливаются чернилами небеса, когда волны взметываются выше клотиков самого длинного рангоута, качают и треплют корпус так, что трещат стрингера и шпангоуты, а с мутных высот вода хлещет уже не дождем, а сплошным потоком, словно из-за борта сквозь снарядную пробоину. В душной заверти непогоды пароходы потеряли друг друга. Проблуждав в штормовом море несколько часов, «Корморан» так и не нашел угольщиков, и когда циклон прошел, решил добираться на Маюро в одиночку. Фрегаттен-капитан Цукшвердт, между прочим, констатировал факт прекрасной мореходности бывшего «добровольца»: корабль во время бури, бывало, попадал к волне лагом - и не был опрокинут! Утром 27 августа «Корморан» достиг атолла Маюро. И к великому удивлению обнаружил, что оба потерявшихся угольщика прибыли раньше него, и, видимо, намного. Уже разгруженный «Геттинген» стоял на якоре в глубине широкой бухты, а к борту «Алерта» пришвартовался легкий крейсер «Нюрнберг», бункеровка которого явно подходила к концу. Кроме боевых кораблей здесь же находился вспомогательный крейсер «Принц Эйтель Фридрих», такой же бывший пассажирский пароход, каким был недавно и «Корморан». 12 Военный совет по поводу дальнейших действий состоялся в штабе адмирала Шпее на следующий день, и на этом совете было принято решение поручить «Корморану» и «Принцу Эйтелю Фридриху» организовать лов транспортов западнее побережья Австралии. А боевые корабли с транспортами снабжения должны были с рассветом 30 августа начать беспримерный бросок через весь Тихий океан, к берегам Южной Америки. Чтобы рейдеры не оголодали по пути к Австралии, граф Шпее выделил им транспорт с грузом угля и продовольствия. Когда запасы, взятые этим пароходом, закончатся, обоим вспомогательным крейсерам предписывалось закупить продовольствие на германской фактории в Рабауле на острове Новый Мекленбург и выписать угольщика из нейтральной Манилы. Как гласит старинная поговорка, «гладко было на бумаге»!.. Да и бывшим командирам канонерок было далеко до профессионалов рейдерского дела. До середины сентября «Корморан» и «Принц Эйтель Фридрих» охотились в водах от Новой Гвинеи до Молуккского архипелага. Тщетно! За полмесяца им не удалось поймать ни одного парохода неприятеля. Попадались лишь нейтралы, которых, если не удастся уличить в военной контрабанде, неизменно надо отпускать, как велит закон. На чужой роток не накинешь платок! Естественно, что после первого же встреченного нейтрала говорить о секретности экспедиции уже не имеет смысла. Топливо подходило к концу. Германский губернатор Рабаула угля не дал – на фактории его просто не было в нужном количестве. Манильские угольщики не вышли в море, убоявшись британских контррейдеров. И тогда, выгребя у забившегося в тесную гавань Рабаула снабженца последние запасы драгоценного угля, 15 сентября «Принц Эйтель Фридрих» тоже ушел в Америку. «Корморан» остался один. И, скажем честно, одиночество повлияло на него самым отрицательным образом. Поначалу он пытался все же захватить какой-нибудь британский пароход, для чего тщательно прочесывал воды к северо-западу от Австралии. Но пуст был океан. За месяц «Корморан» восемь раз пересек экватор, засолил котлы и вымотался, как ломовая лошадь на водовозных работах. Но ни одного неприятельского транспорта так и не призовал. 23 сентября он укрылся для краткого отдыха в уединенной бухте на Новой Гвинее. И поутру следующего дня был разбужен… грохотом орудийных залпов. Это всего в шести милях от тайной стоянки «Корморана» «Монткальм» вдребезги разносил небольшой портпункт в гавани имени Фридриха Вильгельма, расположенной поблизости. А в дальнем прикрытии у опытного француза работала «Аустрэлиа» - британский линейный крейсер типа «Индефатигэбл». Восемнадцать тысяч тонн водоизмещения, двадцать шесть узлов полного хода, главный калибр – 305 миллиметров… Во сне увидишь – не проснешься!!! Затаиться на фоне зеленых холмов, слиться с окружающей местностью – и получить немалый шанс быть все-таки обнаруженным и уничтоженным французским крейсером? Или попытаться сбежать – и в перспективе угодить под прицел двенадцатидюймовых орудий «Аустрэлии»? А слаще ли хрен редьки, господа?.. Вот так «Корморан» стоял и боялся несколько дней. Потом страх и необходимость раздобыть топливо погнали его в море – снова к острову Яп… Там пароход застал канонерку «Планет», тоже чудом удравшую от вражеских крейсеров. Тихоходный корабль все равно рано или поздно попался бы англичанам, поэтому решено было взять его команду на борт «Корморана». Теперь экипаж вспомогательного крейсера вырос до 353 человек. С острова Яп фрегаттен-капитан Цукшвердт решил на угле идти к уединенному атоллу Ламутрик. Здесь «Корморан» осел почти на два месяца, и за это время буквально «объел» маленькую базу. Сначала на портпункте кончился хлеб. Потом – пресная вода. Брать воду из собственных опреснителей было нельзя: чтобы производить ее в достаточных количествах, надо снова тратить уголь, который был теперь для парохода на вес золота. Чтобы готовить горячее на камбузе, матросы ходили на берег по дрова, и вскоре извели «под ноль» целую пальмовую рощу. А идти за углем «Корморану» все равно было некуда… 14 декабря 1914 г совершенно ошалевший от такой жизни «Корморан» на последней лопате угля приполз на остров Гуам и попросил интернирования на колониальной станции, принадлежащей Соединенным Штатам Америки. Ему разрешили - естественно, на условиях разоружения и подписания пакта о дальнейшем неучастии в войне. Российские дипломаты попытались было договориться с Америкой о возвращении захваченного парохода в Россию. Но решение вопроса было отложено до конца боевых действий. …Если идет война, ты, конечно, можешь попытаться не участвовать в ней. Она сама тебя найдет – и тем вероятнее, чем активнее ты будешь пытаться этого избежать. На то она и Мировая, эта война, чтобы не было на этом окаянном земном шаре тихого уголка… В начале апреля 1917 года до Гуама докатилась весть о вступлении Североамериканских Соединенных Штатов в боевые действия на стороне Антанты. И приехал в порт военный представитель - адъютант американского губернатора лейтенант Оуэн Бартлетт. Приехал, чтобы перевести интернированного немца в статус арестанта. Корветтен-капитан Цукшвердт отказался спустить флаг и тайно отдал приказ заложить бомбу в машинное отделение «Корморана», готовить кингстоны к открытию. Сразу после отъезда парламентера, пообещавшего к вечеру захват парохода силой, взрывное устройство было приведено в действие. И покуда тлел длинный бикфордов шнур, экипаж садился в шлюпки, чтоб съехать на берег и благополучно сдаться в плен американскому гарнизону. Конец «Корморана» - в буром облаке дыма от мощного взрыва, на внешнем рейде чужого города, под военным флагом, был даже в чем-то красив. Воистину сказано восточными мудрецами: «кому не дано счастливой жизни, тот может выбрать хотя бы благородную смерть». Вопрос только в том, что потом «перевесит» в памяти человеческой…

Крейсер «Жемчуг» — В.Берковский 1. Стоял январь пятнадцатого года. По земному шару волной смертей катилась мировая война. За тридевять земель от пылающей Европы, в далеких южных морях, у малазийских берегов, на внутреннем рейде островного порта Пенанг бросил якорь русский пароход «Орел». В указанном французским портовым комендантом месте пароход со шлюпок обнес буйками район водолазных работ. Двое молодых ребят, казавшихся неуклюжими в громоздких гидрокостюмах, - с медными пузырями шлемов на головах, в ботинках, подбитых свинцовыми пластинами, - на тросах спустились в темную, глубокую воду. Поднялись нескоро – примерно через полчаса. - Здесь… верно француз место указал!.. Вечная память! Лежит на правом борту, с креном градусов в 50. Ила много нанесло, течение сильное, не видно ничерта… - С верхней палубы орудия снять удастся? – хмуро поинтересовался с катера вахтенный офицер. - Кормовую пятидюймовку точно вытащим. С левого борта тоже получится. А вот насчет носовой – трудно будет. Нос-то почти целиком в ил ушел, размывать надо… - За неполных три месяца – и полностью занесло? - Так ведь течение… Водолазы «Орла» сдержали слово. Не прошло и недели, как, поднятые на стальных тросах над острой зыбью гавани, на тяжелые понтоны были уложены снятый с тумбы ствол 120-миллиметровой пушки, пара оборжавленных пулеметов, шесть вполне годных оптических прицелов, кормовой прожектор. Специальная комиссия, состоявшая из троих русских и одного французского офицеров, изучила состояние поднятого с морского дна орудия. И сделала вывод, что «ввиду значительного износа нарезов стволов и ускоренной коррозии механической части» тратить время и силы на те пушки, которые еще остались на затонувшем корабле, не имеет смысла. А вскоре в Сингапуре поднял бунт против английского командования расквартированный там сипайский полк, и союзная Британия попросила помощи у союзников – Франции и России. «Орел» вынужден был бросить все дела в Малайзии и с французским десантом уйти в Сингапур – давить сипаев. О затонувшем русском крейсере, лежащем на белом илистом грунте посреди чужой коралловой гавани, надолго забыли все… А между тем, история его стоит долгой памяти.